Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Благое провидение вечного царя, который… не оставит нас и не пренебрегает нашим ничтожеством, установило порядок, по которому человеческими делами должна управлять святая Римская империя, дабы смертный род под такой защитой пребывал в безмятежном покое и дабы повсеместно жил гражданственно, как того требует его природа»[644]. Слова насчет противоестественности разобщения людей, гражданственности, мира, правосудия, общего покоя и счастья встречаются у Данте на каждой странице, когда он пишет об империи. И это, разумеется, не просто слова: Данте выносил их под сердцем. Ссылаясь на Аристотеля, поэт высказывает удивительную мысль: хороши или плохи люди, зависит от политического строя. В условиях империи «все люди станут добродетельны, что недостижимо при дурных правителях»[645]. В империи воплощаются для Данте все его общественные идеалы. Все – в империи и через империю. Только от нее ждет поэт социальной гармонии.
Те, что в стихах когда-то воспевали
Былых людей и золотой их век,
Быть может, здесь в парнасских снах витали:
Здесь был невинен первый человек,
Здесь вечный май…[646]
Это – земной рай, тот самый, из которого были изгнаны Адам и Ева, тот самый рай, который Данте хотел бы вернуть усталому человечеству посредством всемирной монархии. Небо в «святом краю», по рассказу поэта, чище, воды – прозрачней, травы – свежее, леса – гуще. Но ветер шумит здесь среди ветвей точно так, как в сосновом бору близ Равенны, где любил бродить стареющий изгнанник.
Мы уже видели, что Данте надеется достичь земного рая с помощью философии. В той же главе «Монархии» утверждается определенней: «…император, следуя философии, направит человеческий род к мирскому блаженству»[647]. Эти высказывания не случайны у Данте. В «Пире» мы находим развернутую теорию просвещенной монархии.
Тогдашних государей Италии и Европы никак нельзя было счесть просвещенными. Данте заговаривает о них часто – и всегда с желчью. Слово «cortesia», обозначающее достойное и учтивое обхождение, происходит, объясняет поэт, от «corte», т. е. двор. «Ибо при дворах в старину водились добродетели и прекрасные нравы». «Нынче же поступают наоборот… нынче это слово не имеет ничего общего с дворами, особенно в Италии». Если теперь производить этическое понятие от слова «двор», то оно могло бы обозначать только «подлость»[648]. «О проклятые негодяи, разоряющие вдов и сирот, грабящие слабых», – вот привычные выражения, в которых Данте обращается к «врагам Господа», к Федериго Арагонскому или к Карлу Анжуйскому и «к вам, прочие князья и тираны»[649].
Зато император, которого ждет Данте, должен быть наделен всеми достоинствами, столь недостающими нынешним властителям. «Каждый подлинный государь повинен превыше всего любить истину». Но истиной владеет философия. Поэтому монарху надлежит действовать в соответствии с философией, или изучив ее самолично (и будучи, таким образом, философом на троне), или слушая советы философов. (Позже мы увидим, что Данте попытался – увы, безуспешно – сыграть подобную роль советника и наставника при Генрихе VII Люксембургском).
Авторитет философии стоит рядом с авторитетом империи, «не противореча ему». Императорская власть, не руководствующаяся философией, «опасна»; философия без императорской власти – «словно немощна, не сама по себе, но из-за людского неустройства». «Объединив свои силы, они становятся полезнейшими и совершенными… Возлюбите свет знания, вы все, что возвышаетесь над народами… Да соединится философский авторитет с императорским во имя благого и совершенного управления»[650].
Так перед нами возникает учение об идеальном союзе философии и монархии. В сознании Данте императорская власть не только совместима со свободой, но и является ее необходимой предпосылкой. «Свобода… есть величайший дар человеческой природы, ниспосланный Богом… ибо она наделяет нас счастьем в этом мире как людей, и в том мире – как богов. Если это так, кто не скажет, что человеческий род обретается в наилучшем состоянии, когда может наиболее полно пользоваться ею? Но только под властью монарха он в наибольшей степени свободен». Ибо ведь «не граждане ради консулов, а консулы ради граждан, не народ ради правителя, а правитель ради народа». «Отсюда же ясно, что консул или правитель, если речь идет о пути, – господа других, но если речь идет о цели, – слуги других, и в наибольшей степени монарх, который есть слуга всех»[651].
Эти мысли доказывают, говоря словами старого немецкого историка Ф. Шлоссера, «что идеалом Данте не была какая-нибудь турецкая империя»[652]. Определяя свободу, как «существование благодаря самому себе, а не чужой милости», Данте утверждает, что именно империя позволит человечеству жить исключительно ради собственного блага. Если отбросить схоластическую оболочку, то, в сущности, перед нами обоснование того, что только национальная монархия отвечает интересам итальянского народа.
«Весь мир, лишенный светоча Августа, сиротеет, гребцы и кормчие в челне Петра спят, и бедная Италия, одинокая, брошенная на волю частного произвола, лишенная всякого общественного кормила, настолько сотрясаема ветрами и бурями, что и не выразить словами, и не сосчитать слезы несчастной Италии»[653]. И Данте обрушивается на причину «частного произвола» – многовластие. «Многовластие есть зло». В конце пяти глав «Монархии», как настойчивый рефрен, повторяется одна и та же фраза – призыв к единству, воплощенному в империи.
В ликвидации политической раздробленности Италии Данте усматривает «корень согласия» между людьми, иначе говоря, не только внешний, но и внутренний, социальный мир в городах, жители которых «грызутся, одной стеной и рвом окружены».
В своих письмах Данте с величайшим негодованием обличает сепаратизм правящих кругов Флоренции, которая «со свирепостью змеи стремится растерзать тело своей матери, направляя рога восстания против Рима, создавшего ее по своему образу и подобию»[654]. Обращаясь к флорентийцам, Данте восклицает: «Уж не хотите ли вы в ослеплении, как новые вавилоняне, пренебречь святой империей ради нового государства своего, дабы одно государство называлось Флорентийским, а другое – Римским?»[655] Но, требуя национального единства, Данте представляет себе «единство» своеобразно. И здесь мы подходим к существеннейшей стороне его утопии. Неизменно – и в «Пире», и в «Монархии» Данте отмечает, что в грядущей империи коммуны получат самоуправление, а государи останутся на своих тронах. «С другими властителями соприкасается часть людей, а с монархом – вся их совокупность. Вместе с тем, другие властители соприкасаются с людьми через монарха и не иначе; и поэтому монарху прежде всего и непосредственно присуща забота о всех, другим же властителям эта забота присуща лишь в зависимости от монарха, проистекая от