Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэт неистово обрушивается на Рудольфа Габсбургского и Альберта Австрийского именно за то, что они, бросив на произвол судьбы Италию, были, по существу, германскими императорами. Но Данте требует, чтобы центром империи стала, как в античные времена, Италия – «славный Рим». Традиционное представление средневековья он хочет превратить из юридической фикции в политическую реальность. Ибо именно Италия «сад империи», и она должна вновь превратиться в «госпожу провинций». Не германским князьям, а только римскому народу – la roman a gente – принадлежит право избрания императора.
И ты, Альберт Немецкий, ты, который
Был должен утвердиться в стременах…
А дал ей одичать, – да грянут скорой
И правой карой звезды в небесах
На кровь твою, как ни на чью доселе,
Чтоб твой преемник ведал вечный страх!
Затем что ты и твой отец терпели,
Чтобы пустыней стал имперский сад,
А сами, сидя дома, богатели…
Приди, взгляни, как сетует твой Рим,
Вдова, в слезах зовущая супруга:
«Я Кесарем покинута моим!»
И не менее гневно Данте говорит о «кесаре Рудольфе», который «пренебрег своим долгом, хотя мог излечить язвы, погубившие Италию». Италия, Италия – вот основа всех политических концепций Данте.
«Желая образно разъяснить смысл императорской власти, я могу сказать, что император является как бы всадником, взнуздывающим человеческую волю. Что получается, если эта лошадь мчится по полю без всадника, достаточно обнаружилось – и особенно в несчастной Италии, которая лишена императорского управления»[634]. И та же самая патриотическая нота звучит во всем, что вышло из-под пера Данте. «О бедная, бедная родина моя! Какая боль за тебя сжимает меня каждый раз, когда я читаю, каждый раз, когда я пишу что-либо относящееся к гражданскому управлению»[635].
В послании к Италии по случаю похода Генриха VII Данте восклицает: «Возрадуйся же ныне, несчастная Италия, ибо жених твой, утешение всего мира и слава твоего народа, всемилостивейший Генрих, божественный, августейший и цезарь, спешит к брачному обряду. Осуши слезы и сотри следы скорби, прекраснейшая; ибо близок тот, кто освободит тебя из темницы… И если что уцелело еще от семени троянцев и римлян, да воссядет он… Пробудитесь же и восстаньте навстречу своему повелителю, обитатели Италии…» А в послании «к кардиналам Италии» Данте, требуя, чтобы папой был избран итальянец и чтобы папская курия была возвращена из Авиньона в Рим, заявляет: Рим, «глава Лациума, общая колыбель нашей гражданственности, дорог для всех итальянцев»[636].
Так повсюду у Данте из-под покрова размышлений о «всемирной монархии» выглядывает требование национального единства. Но именно потому, что национальная идея наталкивалась в Италии дантовских времен на неодолимые преграды, и обрядилась она в одежду всемирной монархии, а не высказалась прямо.
Одной из самых трудных преград являлось светское могущество папства. Данте понял это за двести лет до Макьявелли. Его идея всемирной монархии (об этом будет дальше сказано подробней) по существу своему направлена против папства. Как можно было в тогдашних условиях лишить пап светской власти (а это лейтмотив политических высказываний поэта)? Что можно было противопоставить гигантскому авторитету всемирной «духовной монархии», претендовавшей на светское господство? Только не менее древний авторитет тоже всемирной, но светской монархии.
Энгельс отметил эту существеннейшую сторону утопии Данте: «…в Италии папская власть – препятствие национальному единству и в то же время она выступала, часто только для видимости, в роли его представителя, однако вела она себя так, что Данте, например, все же видел спасителя Италии в чужеземце-императоре»[637].
Таким образом, Данте попытался, выдвигая идею всемирной монархии, решить две важнейшие, нераздельные задачи, поставленные историческим развитием Италии: уничтожение светской власти пап и создание национальной монархии. Это доказывает, что фантастичная по форме утопия Данте чрезвычайно реалистична и глубока по своему объективному содержанию. Данте мечтал о преобразованной империи, не имеющей ничего общего с реально существовавшей тогда ублюдочной монархией преемников Оттона I. Священная империя должна была утратить свой наполовину немецкий, наполовину космополитический, призрачный характер и осуществить реальное объединение всего христианского мира, даровав ему покой и счастье. Но не удивительно, что поэт имел в виду прежде всего родную страну. Как часть христианского мира в рамках этого всеобщего единства обрела бы единство и Италия – сердце империи. Политическая мысль Данте поневоле стремится к цели кружным путем, но всехристианская, абстрактная оболочка утопии не должна затемнять для нас ее национальных, конкретно-исторических истоков. Как ни номинальна была власть германских императоров над Италией, все же она оставалась достаточно сильной, чтобы исключить создание на ее месте национальной монархии. Такую же роль играла теократия римской курии. Вопреки одновременно и папству, и империи объединение было немыслимым. Вот те конкретные политические условия, в которых родилась надежда сокрушить папство при помощи империи, превратив ее в орудие национальной консолидации.
Несбыточная надежда! Но подобная трансформация Священной империи казалась тогда единственным, в какой-то степени возможным конкретным путем к объединению Италии. Не случайно же обращение Данте к «чужеземцу-императору» являлось выражением традиционной линии развития передовой политической мысли Италии. Данте имеет здесь такого предшественника как Арнольд Брешианский. Этот революционный представитель итальянского бюргерства предлагал Конраду III принять императорскую корону не из рук папы, а из рук римского сената; после отказа Конрада Арнольд в 1152 г. стал добиваться, чтобы римляне сами избрали императора. Поход Генриха VII приветствовали вместе с Данте такие люди, как Дино Компаньи, Чино да Пистойя, Феррето деи Феррети, Джованни да Черменато и Альбертино Муссато – типичные пополанские и притом передовые идеологи. Данте – одни из них, хотя и самый глубокий и страстный.
Показательно, что миланский нотариус Джованни да Черменато, писавший свою «Историю», очевидно, совершенно независимо от дантовской «Монархии», прибегает к сходной аргументации. Опыт миланской истории подсказывает ему те же мысли, которые были внушены
