Последний воин духа - Роман Орлов

Посвежевший Джон вышел на улицу. В окружающей тишине звонко скрипел снежок под ногами, пели утренние птицы, было безветренно. Пустые улицы среди знакомых домов даже не выглядели обыденно мрачно, может из-за полного отсутствия прохожих, а может просто настроение Джона было очень светлым, утренним. Он радовался восходящему солнцу, ловил его блики на снежных равнинах, полной грудью вдыхал бодрящую прохладу. И вот, дойдя до парка, вошёл в его ворота, вдруг остановился. Острой бритвой резанула его мысль о том, что он видит всё это великолепие в последний раз. А вдруг больше с ним такого не будет? Нет, он не умрёт, но случится нечто похуже. Он будет ходить сюда и через десять лет и через двадцать… Но всё будет серым для него – дома и деревья, небо, солнце, звёзды – всё одно, всё смешалось в серую глину привычного видения мира, где нет ничего, ни жизни, ни смерти, только работа, дом, дети, семья… И он, словно Назгул среди всего этого – ни жив, ни мёртв, лишь слепо выполняет волю своего Господина – Системы!

– Не бывать этому никогда! – воскликнул Джон, смахнув горячую слезу. Он стоял, подняв голову вверх и высоко воздев руки, обозревая бездонное небо. Как оно было прекрасно в тот короткий миг, показавшийся Джону вечностью! И всё что окружало его в тот момент – снега и волшебные деревья – пронизало всё его существо, вошло в сердце и поселилось там. Эта картина осталась с Джоном на всю жизнь, иногда приходя к нему яркими всполохами воспоминаний, искрящимися солнечными бликами и пахнущими морозным воздухом. Медленно побрёл Джон по нетронутому снежку, запорошившему парковую аллею за ночь. Горечь и отчаяние отступили, дышалось легко и свободно. Джон шёл, прикасаясь к стволам деревьев, поглаживая их вековую кору, внимательно разглядывая каждую складку и извилинку. Сколько неповторимого разнообразия можно было открыть в каждом, с виду самом обычном деревце, – стоило лишь прикоснуться к нему, попытаться почувствовать его. И деревья тоже радовались Джону, ему казалось, что от их холодных промёрзших стволов исходит какое-то внутреннее тепло. Где-то неподалёку хрустнула ветка. Чу! Да это же белка, вот она скачет среди деревьев совсем близко, и не боится ведь! «Жаль, нечем подкормить, – подумал Джон. – Красота, ведь ещё и белки тут есть, в такой близости от города!.. Придёт время, и я уйду навсегда в эти леса, подальше от шума ужасных городов, железных машин и бездушных людей». Джон воспрянул, эта мысль осветила его далёкой звездочкой во мраке ночи. Редкая улыбка тронула лицо его, дернулись уголки губ, глаза засветились радостью.

– Да, – проговорил он вслух, нарушая утреннюю тишину леса, – придёт день, настанет час. И мне не придётся больше спорить, доказывать что-то кому-то. Я воссоединюсь с природой, и перерождённый, постигну всю её красоту и изначальную мудрость. А пока…

«А пока у нас есть наш Союз», – продолжил он свои думы, но уже про себя, – «ведь я только начал свой Путь… а так много перемен за последние месяцы. Может подвести некие итоги, как раз Новый Год на носу? Мой любимый праздник, приятно осознавать, что ты что-то сделал, осмыслить свою деятельность и шаги в уходящем году, наметать план на следующий. Итак…». Джону захотелось затянуться сигаретой, но своих у него не было, он курил только вместе с Уолтером. «Жаль. Выпуская дымные колечки на морозе, думается легче… Вся моя жизнь до знакомства с Уолтером была подобна ползанью во мраке. Я что-то чувствовал, но не мог описать, не мог подобрать нужных слов для этого. Казалось, их и нет в языке. Как нет людей, которые могли бы понять меня. Боже мой! Я же думал, что схожу с ума! Ведь что я знал до Уолтера? Опираясь только на свои собственные мысли и мироощущения, я пропускал всё через себя, делая выводы непосредственно и только из этого, не строя никаких сложных концептуальных моделей бытия. В общем-то, я их и по сей день не строю. Это пускай всякие философы строят. Чтобы потом студенты это зубрили. Больше-то ни за чем это и не нужно. Мы же пойдём иным путём… Так что было до Уолтера? Ох, кажется, это было сто лет назад. Родители. Что я могу вспомнить из своего детства яркого, незабываемого? Ничего. Одно отчуждение. И серые маски на лицах родителей, немо говорящие о том, что всё идёт так, как и должно быть, и нет иного пути. Ан есть! А сами-то они хоть однажды, в самые светлые свои моменты, если таковые только могли у них случиться, – догадывались, что есть и совсем иная жизнь, кроме той, к которой они так привыкли? Ведь им много лет, особенно по сравнению со мной. Ведь всю жизнь прожили, знают положенный любому «культурному» человеку наборчик. Пара книжек классиков, пара картин, пара мелодий Баха или Бетховена. Чтобы не сплоховать уж совсем в своём ненаглядном обществе. А то, не приведи Единый, ещё белой вороной посчитают, начнут сторониться как больного, прокажённого. А больных в волчьей стае добивают, стае не нужны немощные, они всем мешают и вредят нормальной жизнедеятельности этого организма – добыче еды, размножению… Стало быть, страшновато вне стада-то оказаться!»

Джон прошёлся немного, смотря в небо. Уже вовсю пылало яркое солнышко, ползя к зениту. «Страшновато – да, но только до той поры, пока ты не узрел нечто, что будет посильнее всех этих стад в мире! Это называется вера, свет, путь. Как угодно. И вот когда это нечто исполински встаёт за твоей спиной, возвышаясь до самого неба, вот тогда уже стая начинает страшиться тебя одного. Верно! Не ты страшишься, а тебя страшатся. Потому что всё что у них есть – это стая, и её законы. А также целый мир всяких приспособлений, машин, законов, инстинктов, зомбирования и прочего навоза. А ты олицетворяешь собой нечто неземное, абсолютно чуждое пониманию этих недолюдей. Поэтому тебя стремятся во что бы то ни стало, кому бы то ни было, – выжать, выдавить из жизни, устранить угрозу для их ничтожных инстинктов, наподобие инстинкта самосохранения. Или там размножения. Но у них нет никаких шансов, они не знают, что за Силища поднимается за такими как мы. Они сознательно отмежевались от природы, от Создателя, если угодно, – думая, что их машины из металла и бетона защитят их от чего угодно и прокормят. Ха! Пускай себе думают. Лишь Избранным дано постигнуть самую суть вещей». Джон даже содрогнулся от этой мысли. «Но я не испытываю никакой ненависти к этим спящим. Наше дело помочь им, всего лишь подтолкнуть к тому, чтобы начали мыслить самостоятельно, ведь у каждого есть разум. Вопрос только в том, как это сделать. Неужели путь света закрыт для них всех?» И Джону неожиданно вспомнились высеченные на камне слова: «Путь закрыт. Этот путь проложен мёртвыми, и мёртвые хранят его до наступления времени. Путь закрыт»37. «Отвлёкся я что-то. Так значит, до знакомства с Уолтером у меня и были только отдельные фрагменты гигантской мозаики? Кусочки, обрывки, что чудом попались мне на моём жизненном пути? Я был одинок. А Уолтер приоткрыл передо мной целый мир. И я увидел, что были и есть люди, пытающиеся открыть глаза другим, живущие этим, отдающие свои жизни за это… Теперь и я чувствую себя таким человеком. И нет мне иного пути, кроме познавания мира через страдание, катарсис. Нет больше обычных житейских радостей, ни больших, ни маленьких. Нет ничего. Есть только вера и моя дорога. Я и должен пройти по ней достойно. Да, мне не нравится слово „должен“. Но для меня ничего другого уже быть не может. За эти месяцы я столько всего приоткрыл для себя, заглянул за горизонты дозволенного…»

Дальше Джон неспешно шествовал в молчании некоторое время. Короткий зимний день был уже почти в зените, на аллее стали попадаться первые прохожие – собачники да гуляющие пенсионеры. Ветра и мороза не было, погода сохраняла приятное сочетание прохладной свежести и разлившегося повсюду яркого солнечного света, от которого слепило глаза и хотелось крепко зажмуриться, давая глазам отдых. Но сердце Джона радовалось, оно требовало не отдыха – наоборот, оно жаждало в возвышенном полёте объять весь мир, увидеть с высоты и согреть каждого нуждающегося, дать каждому шанс на пробуждение, шанс поймать лучик света. И Джон в тот момент и был тем самым лучиком, он словно парил над землёй не касаясь нападавшего за ночь снежка, не ощущая ничего вокруг, унесшись мыслями прочь от земли, витал в далёких прекрасных мирах… На землю его вернуло совсем близкое воронье карканье.

– Что, Джонни, опять ворон считаем? И сколько их тут уже пролетело за сегодня?

Очнувшись, Джон увидел, что это не вороны, а его соседка Эмили со сворой дружков, все с пивом, наглые улыбающиеся рожи, бритые затылки, одежда вызывающе сера и одинакова на всех. Ничего не ответив, Джон поспешил пройти мимо, благо его путь лежал домой, а они двигались навстречу. «Вот мерзость, – подумал он, – даже в парке скоро не удастся побыть в одиночестве». Но Джон не сильно опечалился. Слишком мощный положительный заряд ему принесла его утренняя прогулка, чтобы быть омрачённой вот такими незначительными мелочами. «Ничего, у всех у них ещё есть шанс, всё изменится», – успел подумать он и тут же позабыл о случайной лесной встрече. Хотелось поскорее попасть домой, согреться чаем, перекусить. И он ускорил шаг.