Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как известно, революционная роль буржуазии состояла в замене эксплуатации, прикрытой «религиозными и политическими иллюзиями… эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой». Революционная роль буржуазии состояла в «осквернении всего священного»[690].
Поэтому незачем, бесстрастно расценивая жажду наживы как естественный признак социально-экономического прогресса, снисходительно упрекать не понимавшего это Данте Алигьери, он называл вещи своими именами:
О жадность! Не способен ни единый
Из тех, кого ты держишь поглотив,
Поднять зеницы над твоей пучиной!
Цвет доброй воли в смертном сердце жив,
Но ливней беспрестанные потоки
Родят уродцев из хороших слив.
Одни младенцы слушают уроки
Добра и веры, чтоб забыть вполне
Их смысл скорей, чем опушатся щеки…
Иной из тех, кто, лепеча, любили
И чтили мать, – владея речью, рад
Ее увидеть поскорей в могиле[691].
Данте близок нам таким, полным тревоги за человечество. «Дантовы инвективы, – пишет А. К. Дживелегов, – скоро сменят другие песни, которыми окрепший и сознавший себя „буржуазный дух“… будет прославлять предприимчивость и стремление к наживе»[692]. Совершенно верно. Но «люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно ограниченными»[693]. Вот почему буржуазный гений Шекспир проклинает в «Тимоне Афинском» власть золота и пригвождает к позорному столбу хищную буржуазную предприимчивость своего Яго. Вот почему Данте, сын промышленной, банковской и торговой Флоренции, называет всемогущий флорин «проклятым цветком, чьей прелестью с дороги овцы сбиты»[694].
Вместе со старым строем рушилась и старая мораль. «Никто добра не носит даже и личину», – читаем мы в «Комедии»[695]. Еще бы! Все личины были сорваны, жажда наживы «в ледяной воде эгоистического расчета потопила… священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма…»[696] Хотя ломка феодальной морали явилась лишь следствием экономических изменений, а ненасытная алчность, развязавшая самые жестокие инстинкты, стала лишь внешним выражением сущности формировавшихся раннебуржуазных отношений, – для Данте в этом было главное. Падение нравов прежде всего бросалось в глаза и более остального волновало чуткую душу поэта.
Данте выступает на защиту религиозной средневековой морали. Это, конечно, так. Но это еще не вся правда, а лишь половина ее. Дух стяжательства убивал не только феодальную мораль, но и всякую мораль, мораль вообще.
Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцах
Три жгучих искры, что вовек не дремлют[697].
Нельзя не признать, что великому флорентийцу удалось безошибочно запечатлеть психологическую изнанку начинавшейся эры. Он почувствовал ее смрадный запах и – отшатнулся. Патетическая ненависть Данте к миру стяжательства прекрасна. Она возвышает поэта над раннебуржуазным горизонтом и выражает душевное здоровье итальянского народа.
В седьмой песне «Ада» мы видим скупцов и расточителей.
Их множество казалось бесконечным;
Два сонмища шагали рать на рать,
Толкая грудью грузы, с воплем вечным.
Потом они сшибались, и опять
С трудом брели назад, крича друг другу:
«Чего копить?» или «Чего швырять?»
И двигаясь по сумрачному кругу,
Шли к супротивной точке с двух сторон,
По-прежнему ругаясь сквозь натугу;
И вновь назад, едва был завершен
Их полукруг такой же дракой хмурой.
Так удивительно сильно изображает Данте мир наживы как вечную схватку, бессмысленно шумящую во мраке. «Все золото, что есть или было под луной, не успокоит ни одной из этих усталых душ».
Поэт хотел бы опознать в хмурой толпе теней знакомые лица, но Вергилий отвечает:
Тебе узнать их не дано:
На них такая грязь от жизни гадкой,
Что разуму обличье их темно.
Важно отметить, что речь тут идет о тех, кто «расходовал не в меру» или предавался «излишествам алчности»[698]. Именно «излишествам», ибо Данте не против хозяйственно-коммерческой деятельности вообще, а против ненасытной жажды первоначального накопления, против золотой лихорадки, «из-за которой дерется род людской». Жажда наживы разобщала, а не объединяла людей, создавала непреодолимые препятствия на пути к социальной гармонии и братству, «оскверняла все священное». И Данте ненавидит ее всеми силами сердца. «А что иное столь опасно и убийственно действует ежедневно на города, кварталы, на отдельных людей, как не чье-либо все новое стяжание?»
Современник и единомышленник Данте Дино Компаньи – обличал толстосумов Флоренции за «бесчестные прибыли». Данте нашел еще более выразительное слово, показывающее конкретную направленность его инвектив против «жадности»: «нежданные прибыли»[699]. Быстрое обогащение, характерное для раннекапиталистической поры, – вот на что обрушивался поэт.
В «Пире» Данте доказывал: богатство не может само по себе облагородить человека, ибо природа богатства низменна. Данте выступал и против «богатства, сопряженного с древностью происхождения», т. е. феодального богатства. Отказ признавать богатство критерием социальной и моральной ценности человека означает прежде всего отсутствие у Данте классовой ограниченности. Но поэт борется в «Пире» все же не против богатства, хотя и отрицает его моральную ценность, а против «жадности», разумея под этим словом опять-таки безмерную жажду обогащения, «все новое стяжание». Интересно, что он различает два вида богатства в зависимости от его происхождения – законное и незаконное, непозволительное. Непозволительно богатство, доставшееся «благодаря краже или разбою». Позволительно богатство, приобретенное «благодаря ремеслу, или благодаря торговле, или благодаря службе»[700]. Лишь бы при этом соблюдалась мера.
Характерны комментарии к «Комедии» Джованни Боккаччо, человека того же века. Боккаччо истолковывает образ дантовской волчицы, говоря о распространенности «порока жадности», о «деньгах, приобретаемых тысячами дурных способов». Боккаччо подчеркивает, что не всякий труд и заработок греховны. Простительны «честный труд и похвальный заработок». Все дело лишь в том, чтоб не стремиться к «излишнему». А те, кто со всяческой честностью занимается своим ремеслом или какой-либо торговлей и не приобретает более того, что им потребно, не должны считаться «алчными». И при этом сама потребность зависит, по словам Боккаччо, от положения в обществе[701]. Такое толкование Данте первым его комментатором, на наш взгляд, близко к истине.
Но точка зрения, согласно которой следует ограничиваться доходом от ремесла или торговли, удовлетворяющим потребности, и, сохраняя меру, не стремиться к «излишнему» – вовсе не дворянская точка зрения. Это точка зрения типичного цехового мастера – средневекового ремесленника или торговца. Это – заповедь простого воспроизводства. И Данте, ополчаясь против «нежданных прибылей» своих соотечественников – владельцев мануфактур и членов компании, – стихийно выражает отношение бюргерства старого склада
