Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смешение людей в едином лоне
Бывало городам всего вредней[714].
По сути, это попытка объяснить переселением изменения в социальной структуре и в судьбах Флоренции, попытка неизбежно наивная, но характерная. В те далекие времена, говорит поэт, «народ был так мудр», что не было раздоров, «не было причин для плача», и «Флоренция пребывала в покое»[715]. Тогда, именно тогда существовало «прекрасное и гражданственное единенье».
Почему так удручает поэта переселение окрестного населения во Флоренцию, еще лучше обнаруживается в уже знакомых нам словах: «Пришлый люд и нежданные прибыли породили в тебе, Флоренция, гордыню и излишество»[716]. Таким образом, Данте связывает с переселением раннекапиталистические сдвиги – «нежданные прибыли» и «излишество» – знамения века.
Возврат к временам Каччагвиды, к XII в., к безмятежной тишине патриархального быта – вот что предлагает Данте.
Можно ли назвать реакционной эту его излюбленную мечту? Да. Но следует вновь подчеркнуть, что дело не в слепой приверженности Данте к феодальным догмам и представлениям, что не в дворянских замках рожден его идеал.
Данте реакционен здесь лишь постольку, поскольку всегда реакционен мелкий производитель средневековья, доводимый до отчаяния первоначальным накоплением и, естественно, ищущий золотой век в прошлом, ибо в будущем ему места нет.
Идеал Данте – средневековый город, где даже дворяне носили простые одежды, а жены их сами сидели за веретеном, где истинная гражданственность «была чиста в последнем ремесленнике»[717], где не было неудержимой жажды наживы, кровавых раздоров, где процветал простой и здоровый уклад жизни.
«Вещий муж», Вергилий, обращается к Данте:
Волчица, от которой ты в слезах,
Всех восходящих гонит, утесняя,
И убивает на своих путях;
Она такая лютая и злая,
Что ненасытно будет голодна,
Вслед за едой еще сильней алкая.
Со всяческою тварью случена,
Она премногих соблазнит, но славный
Нагрянет Пес, и кончится она.
Не прах земной, и не металл двусплавный,
А честь, любовь и мудрость он вкусит…
Италии он верный будет щит…[718]
Этим загадочным и суровым предсказанием социальных перемен, этим торжественным пророчеством о приходе мессии открывается дантовская поэма. И мессианская нота звучит затем в «Комедии» непрерывно[719].
Данте вопрошает Христа:
Или, быть может, в глубине чудесной
Твоих судеб ты нам готовишь клад
Великой радости, для нас безвестной?
Данте обращается к звездам:
О небеса, чей ход иными понят
Как полновластный над судьбой земли,
Идет ли тот, кто эту тварь изгонит?
Имеется в виду, разумеется, «ненасытная волчица». Данте настороженно вглядывается в историческую перспективу, прислушивается к шагам Пса. Ему кажется, что они близки. Старея в изгнании, не раз испытав горчайшие разочарования, поэт продолжает верить в осуществление своих политических надежд с фанатической страстностью. По обычной слабости даже очень трезвых политических деятелей, Данте принимает желаемое за возможное. Беатриче заверяет его: «Ты увидишь отмщение раньше, чем умрешь». Невыносимо было думать иначе. «Комедия» создавалась на протяжении полутора или двух десятилетий. Но в одной из последних песен «Рая» апостол Петр повторяет сказанное Вергилием в первой песне «Ада»: «Высокое провидение скоро поможет». Скоро! «И ты сын, вернувшись вновь назад, в смертный мир, открой уста и не скрывай того, что я не скрываю».
Мы знаем, что волчица, от которой в слезах Данте, это жадность, корыстолюбие. А мистический мессия, аллегорический Пес, который заставит волчицу «сдохнуть от тоски», «изгонит ее из каждого города», – кто это? Комментаторы «Комедии» уже шесть веков спорят относительно таинственного Пса. Иные называли имя лукканского тирана Угуччоне делла Фаджуола, иные – повелителя Вероны Кан Гранде делла Скала, иные считали им папу, иные – императора. Последней версии придерживаются, например, видные современные дантологи Пьетробоно и Момильяно. А не менее видный исследователь Ольшки написал недавно книжку, в которой доказывает, что под «Псом» Данте подразумевал… самого себя[720].
Словом, уже Боккаччо, приведя несколько толкований (может быть, Пес – это Христос или Богоматерь, или некто из низкого сословия, или татарский император!), заявил в конце концов: «Я открыто признаю, что не понимаю, кто это». Но со времен Боккаччо ни один комментатор «Комедии» не сомневался, что Пес должен прийти в мир для борьбы со стяжательством. «И будучи спасением несчастной Италии, – поясняет Боккаччо, – которая стала уже во главе мира и в которой этот порок обладал, казалось, большей силой, чем в любой другой стране, был бы спасителем и всего остального мира»[721].
Несомненно, что, если Данте не имел в виду, говоря о Псе, непосредственно самого императора, то во всяком случае грядущее появление Пса, спасителя Италии и бескорыстного победителя «жадности», поэт неразрывно связывал с восстановлением империи. Все мировоззрение Данте свидетельствует, что таким чудесным Псом для него могла быть только «святая империя».
Это не мешало Данте после смерти Генриха VII делать ставку на молодого Кан Гранде делла Скала, сколотившего сильное государство в Северной Италии. Данте справляется о Кан Гранде у Каччагвиды[722]. «Не притчами, в которых вязло много глупцов… но ясной речью был ответ мне дан». Однако читатель не узнает, что это за ответ. Поэт лишь хвалит веронского тирана за «безразличие к богатствам и невзгодам» и сулит ему победы: благодаря Кан Гранде «изменится судьба многих людей, и бедняки поменяются положением с богачами». Каччагвида, по словам поэта, предсказал тут некие «невероятные вещи». Какие именно? Данте молчит.
Впрочем, ведь Кан Гранде был гибеллином и поддержал в 1310–1313 гг. императора Генриха. Очевидно, Данте полагал, что успехи веронского властителя должны приблизить час триумфа империи и возрождения Италии. Надежды поэта могли менять персональный политический адрес. Его пророчества обычно смутны и допускают разные конкретные толкования. Одно неизменно и определенно: вера в империю.
В «Чистилище» говорится о «посланнике Бога», который сразит папство и французского короля[723]. На сей раз поэт обозначает – в духе Апокалипсиса – грядущего мессию числом: «Пятьсот, десять и пять». Если изобразить мистическое число римскими цифрами, переставив две из них, получится латинское слово «DUX», т. е. «вождь». Это ли скрывается за дантовским стихом? Или перед нами цифровая шифровка? Данте в очередной раз задал своим комментаторам основательную работу, оказавшуюся такой же
