Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я - Альберт Эспиноса

Для меня этот бассейн был маленьким Эдемом, вдали от холода, вдали от огромной подземной сети, которая связывала различные части этого города и не давала тебе почувствовать, что на улице -24°.

Если мне случалось выйти на улицу и закрыть глаза больше чем на десять секунд, холод склеивал ресницы.

Пока моя мать творила в ближайшем подземном театре, я проводил время в бассейне.

Спасательница все говорила и говорила, а я как зачарованный слушал.

В тот день, когда мы впервые оказались вне ее владений, от нее пахло не бассейном, а грейпфрутом и шафраном.

Это случилось. Впервые в моей жизни, и с тех пор этот запах сопровождает меня всегда.

От меня, напротив, ничем не пахнет.

Когда кто-то из моих знакомых обладает каким-либо достоинством, которого у меня нет, мне начинает казаться, что от него хорошо пахнет. Я спрашиваю, какой у него одеколон и несколько месяцев им пользуюсь.

Я перепробовал множество запахов, менял их каждые полгода. Как будто запах чужого одеколона мог поглотить мои недостатки.

Мне захотелось спросить пришельца, чем он пахнет, чтобы ненадолго перенять его запах, но время и место были неподходящими.

— Ты все ей рассказал? — спросил меня пришелец, протягивая руку девушке из Испанского театра.

Я утвердительно кивнул.

— Тебе понравилась пьеса? — спросил он.

Девушка, улыбнувшись, кивнула.

Колокола на Пласа-Майор пробили семь утра. Пришелец повернулся на триста шестьдесят градусов, словно высматривая кого-то. Мне показалось, он кого-то ждет.

Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться на Пласа-Майор. Она была великолепна. Я уверен, что это самая красивая площадь в мире. Моя мать ее обожала.

— Это отважная площадь, — сказала она через несколько часов после премьеры и своего нового успеха.

— Отважная? — переспросил я. — Разве площади бывают отважными?

— Конечно. Эта отважная, потому что побуждает к отваге.

В этот момент она взяла мою руку, приложила к своему пупку и поцеловала меня в затылок. Я удивился.

— Будь отважным, — сказала она. — В жизни, любви и сексе. Люди забывают, что ласк и поцелуев нужно добиваться. Не думай, что это обязанность твоего партнера. Ты должен понять, что нужно признать законными те действия, которые обычно связывают с сексом. Ласка, поцелуй, тепло руки на животе не должны непременно завершаться близостью.

Длительность объятия не должна ограничиваться десятью или тридцатью секундами. Оно, если надо, может продолжаться восемь минут. Ласки не всегда должны заканчиваться сексом. Ты должен ценить ласку как часть жизни. Узаконить ее.

Когда ты смеешься шуткам партнера, ты признаешь, что его слова вызывают у тебя чувство радости; не бойся сказать ему, что его кожа, его глаза и рот вызывают у тебя не только страсть. Нужно узаконить наши сексуальные действия, перенести их в обыденную жизнь, в повседневность, а не связывать их только с сексом. Понял, Маркос?

Произнося этот длинный монолог, она прижимала мою руку к своему пупку. Ощутив в себе отвагу площади, я поцеловал мать в шею.

Я не испытывал сексуального влечения, я чувствовал полноту жизни.

Затем я спросил:

— Кто мой отец?

Я никогда не заговаривал об этом, это была ее ахиллесова пята. По-моему, она огорчилась.

Пришелец направился к скамье в центре площади. Других скамеек там не было. Он сел и пригласил нас сделать то же самое.

— Хотите знать, кто я такой? — спросил он.

Мы оба кивнули головой. Близился рассвет. Площадь постепенно пустела, наступала новая рабочая смена.

Я волновался. На этой площади моя мать еще раз заставила меня почувствовать себя не таким, как все, и я понял, что после беседы с пришельцем моя жизнь изменится.

К тому же здесь была девушка из Испанского театра, знавшая все мои тайны. Трудно было сказать, какие чувства она испытывает ко мне или я к ней, но ее присутствие делало меня счастливым.

К тому же рядом стоял чемодан моей матери и чистый холст. Я чувствовал, что моя жизнь наполняется смыслом. Ее фрагменты складывались в единое целое.

Пришелец заговорил. Этого момента я ждал с тех пор, как мы встретились.

— Я понимаю, мой рассказ может показаться странным, вдобавок я не могу представить вам ни одного убедительного доказательства его правдивости, однако это чистая правда, — начал он. — Я в самом деле пришелец, мне нравится имя, которое мне здесь дали, но дело в том, что через некоторое время вы станете такими же пришельцами, как я.

Он погрузился в долгое молчание.

— Жизнь… Там, откуда я прибыл, понятие времени, нашего времени, и жизни сильно отличаются от вашего. Но ваша жизнь не кажется мне необычной, потому что я уже здесь жил.

Мы ловили каждое его слово. Неожиданно девушка из Испанского театра протянула мне руку, я взял ее и инстинктивно прижал к своему пупку, как это много лет назад сделала моя мать.

Наверное, девушке из Испанского театра было страшно. Я же, по правде говоря, ощутил в своих жилах отвагу этой площади.

— Я родился здесь, в Саламанке, достаточно давно. Я бегал по этой площади в детстве, играл здесь с моими братьями. Я был счастливым, очень счастливым ребенком, я помню это, хотя прошло много лет. Когда я вырос, то стал работать и жить в соседнем городке Пеньяранда-де-Бракамонте. Девятого июля, когда Гражданская война уже закончилась, на станцию въехал поезд, груженный порохом, и от раскалившегося докрасна колеса произошел взрыв, разрушивший почти весь город. Это бедствие назвали «Пороховым складом», а я потерял руку и ногу.

Он сделал паузу. По-моему, вовремя для всех. Хотя в его рассказе не все сходилось: у пришельца руки и ноги были на месте.

Неожиданно он послал изображение моему дару. Почувствовав его приближение, я засомневался, принимать ли его, потому что мой дар был отключен, но пришелец ввел его сам.

Я как бы просматривал иллюстрации к его рассказу. Увидел последствия «Порохового склада», о котором он говорил. Увидел, как он идет на мессу в то жаркое июльское воскресенье, увидел поезд, приближающийся к станции, и страшный взрыв, унесший столько жизней. Я прижал руку девушки из театра к своей груди. Изображения, которые я видел, были ужасающими: тысячи ног, свисавших с деревьев, Множество разбросанных на километры рук. Много боли… И я увидел его таким, как он рассказывал, без ноги и без руки…

Но у того, кто рассказывал нам об этом, были руки и ноги. Я ничего не мог понять. Неужели он манипулирует моими образами?

— Ты все видел, верно? — спросил он меня. — Но пережить это гораздо страшнее, чем вспоминать. Моя жизнь изменилась. Я думал, она больше никогда не будет такой, какой я ее себе представлял, пока армия не прислала к нам военнопленных, чтобы восстановить городок. И я познакомился с ней. Посмотри на нее, — сказал он.

Я увидел его первую встречу с красивой девочкой с каштановыми волосами. Она была гораздо моложе него. Мне показалось, ей было лет десять-пятнадцать. Невероятно, но она без внутреннего содрогания смотрела на него, на его культи, и между ними постепенно зарождалось сильное чувство. Это воспоминание было настолько ярким и волнующим, что у меня не осталось никаких сомнений: это самое глубокое переживание в его жизни.

— Мы прожили вместе пятьдесят лет. Моя смерть… — пришелец сделал паузу. — Она была очень мирной, я ее почти не помню и не могу тебе послать.

Его смерть. Он говорил о смерти так, словно она была реальной. Но он был жив. Похоже, девушке из театра так же, как и мне, хотелось что-то спросить. Но мы не решались, мы знали: то, о чем он говорит, выходит за рамки нашего понимания, и своими вопросами мы только обнаружим свое невежество.

— Вероятно, вы задавали себе вопрос о том, что будет после смерти, да? — спросил пришелец, не меняя тональности повествования.

Мы согласно кивнули, понимая, что это скорее риторический вопрос.

— Будет… Другая жизнь.

Мое сердце, мое дыхание и мой желудок затрепетали. Этот пришелец открывал нам тайну, которую хотелось знать всем: что нас ожидает после жизни, что нам готовит смерть.

— Когда умираешь на этой планете, переселяешься на другую… Там, откуда я прибыл, Землю называют второй планетой. — Увидев наши зачарованные лица, он улыбнулся. — Да, как вы догадались, существует и первая планета, ваша нынешняя жизнь является второй по счету.

Я глубоко вздохнул, девушка тоже. Пришелец не дал нам передышки.

— На третьей планете жизнь счастливее, чем на второй, а на второй счастливее, чем на первой. Каждая смерть переносит нас на более приятную планету, независимо от предыдущей жизни. Не важно, какую жизнь ты вел, просто ты должен завершить некий круг. Можно быть разбойником на второй планете и князем на третьей. Главное, что жизнь на каждой последующей планете всегда бывает более счастливой и полной, всегда несет в себе больше любви.