Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Прошу вас, милорд, – сказал Хаф. – Ваша милость наверняка нуждается в подкреплении.

Сегодня утром он ел ямс и солонину. Сейчас есть не хотелось.

– Мне надо в резиденцию губернатора. Безотлагательно.

– Если ваша милость настаивает…

– Да.

– Я распоряжусь, чтобы закладывали ваш экипаж.

Хорнблауэр остался один в ярко освещенной гостиной. Он чувствовал, что если упадет в просторное кресло, то уже не встанет.

– Милорд! Милорд!

Это была Люси Хаф – она вбежала в комнату, трепеща юбками. Придется сказать ей про Спендлава.

– Вы живы! Вы живы!

Что такое? Девушка бросилась перед ним на колени и, поймав его руку, принялась лихорадочно осыпать ее поцелуями. Он попятился, хотел вырваться, но Люси ползла за ним на коленях, целуя его ладонь.

– Мисс Люси!

– Вы живы! – Она, по-прежнему сжимая его руку, подняла лицо. По щекам бежали слезы. – Какие муки я сегодня пережила! Вы не ранены? Скажите! Ответьте же мне!

Это было ужасно. Она снова припала щекой и губами к его руке.

Как может семнадцатилетняя девушка испытывать такие чувства к мужчине чуть ли не втрое себя старше? Разве она не влюблена в Спендлава? Но может быть, она о Спендлаве и беспокоится?

– Я вызволю Спендлава, что бы ни случилось, – сказал он.

– Мистера Спендлава? Я надеюсь, с ним все будет хорошо. Но вы… вы… вы…

– Мисс Люси! Вы не должны так говорить. Встаньте, пожалуйста! Я очень вас прошу!

Кое-как он сумел поднять ее на ноги.

– Я больше не могу! Я полюбила вас, как только увидела!

– Ну-ну, прошу вас, – сказал Хорнблауэр так успокаивающе, как только мог.

– Экипаж подадут через две минуты, милорд, – произнес в дверях голос Хафа. – Бокал вина и холодную закуску перед тем, как тронетесь?

Вошел улыбающийся Хаф.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Хорнблауэр, перебарывая неловкость.

– Девочка с утра как безумная, – снисходительно произнес Хаф. – Ах, юность… Люси – единственная на острове, кто думал не только про главнокомандующего, но и про его секретаря.

– Э-э… да, юность… – выговорил Хорнблауэр.

Вошел дворецкий с подносом.

– Люси, дорогая, налей его милости бокал вина, – сказал Хаф и вновь обратился к Хорнблауэру: – Миссис Хаф лежит с тяжелой мигренью, но скоро спустится.

– Умоляю, не беспокойте ее.

Хорнблауэр взял бокал. Рука у него тряслась. Хаф, вооружившись ножом и вилкой, принялся разделывать холодную курицу.

– Прошу меня извинить, – сказала Люси.

Она с рыданиями выбежала из комнаты.

– Я и не подозревал, что привязанность настолько сильна, – заметил Хаф.

– Я тоже.

Хорнблауэр от волнения выпил залпом весь бокал и теперь, силясь изобразить спокойствие, приступил к курице.

– Карета у входа, сэр, – объявил дворецкий.

– Это я заберу с собой, – сказал Хорнблауэр, держа в одной руке хлеб, в другой – куриное крылышко. – Вас не слишком затруднит просьба отправить гонца и предупредить его превосходительство, что я еду?

– Все уже сделано, милорд. И я отправил гонцов известить патрули, что вы нашлись.

Хорнблауэр опустился на мягкое сиденье экипажа и откинулся на подушки. Происшествие с Люси имело одну положительную сторону: оно на время прогнало всякие мысли об усталости. Только через пять минут он вспомнил про хлеб с курицей и без аппетита принялся жевать. Долгая поездка не стала ожидаемым отдыхом: карету то и дело останавливали патрули, еще не слышавшие, что он спасся. В десяти милях от дома Хафа у дороги стояли бивуаком пехотинцы; их полковник пожелал всенепременно засвидетельствовать почтение флотскому главнокомандующему и поздравить того со счастливым избавлением от пиратов. Чуть позже на дороге раздался грохот копыт, и всадник осадил коня рядом с экипажем. Это был Джерард. При свете подвешенного в карете фонаря стало видно, что лошадь под ним в мыле. Хорнблауэру пришлось выслушать неизбежное: «Слава богу, милорд, вы живы!» – все произносили одни и те же слова – и коротко объяснить, что произошло. Джерард при первой возможности оставил лошадь и подсел к Хорнблауэру в экипаж. Он был преисполнен раскаяния за то, что позволил захватить своего адмирала в плен (Хорнблауэра неприятно задела подразумеваемая мысль, что сам он о себе позаботиться не в силах) и не сумел его вызволить.

– Мы пытались пустить по вашему следу собак, с которыми тут ищут беглых рабов, но ничего не получилось, милорд.

– Естественно, ведь я ехал на муле. Да и в любом случае след был уже старый. А теперь забудем о прошлом и дайте мне подумать о будущем.

– Двух дней не пройдет, как мы вздернем этих пиратов на виселицу, милорд!

– Вот как? А Спендлав?

Все забыли о Спендлаве, даже ближайший друг. К чести Джерарда, надо сказать, что напоминание его отрезвило.

– Разумеется, милорд, нельзя допустить, чтобы с ним случилась беда.

– И что мы можем сделать? Уговорим ли мы губернатора даровать пиратам амнистию?

– Ну, милорд…

– Я готов на все, чтобы освободить Спендлава. Понимаете? На все.

Хорнблауэр поймал себя на том, что решительно выпятил подбородок; неумолимая привычка к самоанализу заставила это отметить. Теперь он цинично препарировал свои чувства, сентиментальность с кровожадностью пополам. «Если эти мерзавцы