Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это яростное восклицание всегда озадачивало тех, кто хотел видеть в поэте дворянского апологета. Ссылались на то, что Данте высказал здесь «доктринерский, неисторический взгляд», от которого отказался позже в «Монархии»[816]. Действительно, в «Монархии» Данте сделал шаг назад, пытаясь как-то согласовать два противоположных социально-этических принципа. Но вовсе не отказался от главной идеи, провозглашенной в «Пире». Он указывал, что благородство бывает двоякого рода. Человек облагораживается или собственной добродетелью, или добродетелью предков. Данте приводил «два суждения о двух благородствах». Одно суждение, уже известное нам, принадлежит Аристотелю, а другое – Ювеналу, которого Данте цитировал: «Благородство заключается только в душевной добродетели». Допуская на сей раз благородство происхождения, поэт все же на первое место ставил «собственное благородство».
Такого рода колебания и непоследовательность, как мы увидим, вообще характерны для Данте. В 1313 г., когда создавалась «Монархия», они объяснялись еще и особой причиной. Было слишком трудно начисто отмести древние гербы, ожидая свободы и единства Италии от рыцарей Генриха VII. К тому же поэт стремился обосновать право римского народа на всемирное главенство, объявляя, что это право принадлежит римлянам как благороднейшему народу, происходящему от Энея. Данте не желал отказываться от ссылки на историческую преемственность и от аргумента насчет высокого происхождения родоначальника итальянцев, аргумента, имевшего важное значение в глазах большинства его читателей. И поэт смягчил мнение, столь решительно высказанное в «Пире», чтобы найти лишнее доказательство в пользу своей основной политической доктрины. Указав вначале на личные достоинства Энея («то, что, следовательно, относится к его собственному благородству»), Данте напоминал затем и о «том, что им унаследовано»[817].
Вспомним, что мы находимся в XIV столетии. Ни Гвиницелли, ни Данте, ни Петрарку нельзя понимать так, словно в их глазах родовитость не имеет ровно никакой цены. Им хотелось лишь доказать, что, с одной стороны, родовитость сама по себе не делает благородным человека, лишенного личных достоинств, и, с другой стороны, благородным может быть и человек низкого происхождения. Словом, не в длинной родословной главное. Но, отстаивая свою социальную полноценность, «третье сословие» всегда было неравнодушно к блеску аристократизма и знатности. В начале XIV в. это особенно понятно.
Данте тоже чрезвычайно гордился своими рыцарскими предками и простодушно восклицал:
О скудная вельможность нашей крови!
Тому, что гордость ты внушаешь нам
Здесь, где упадок истинной любви,
Вовек не удивлюсь; затем, что там,
Где суетою дух не озабочен,
Я мыслю – в небе, горд был этим сам[818].
Но не трудно ощутить, что, со всей непосредственностью обнаруживая аристократическое тщеславие, поэт относился к нему как к собственной и общечеловеческой слабости, немного иронизируя над «скудным благородством нашей крови».
Нельзя не заметить сокрушения, с каким Данте перечислял погибшие или измельчавшие феодальные фамилии, «громкие в старину». Важно подчеркнуть, однако, что не к современной ему знати, а к прошлому, к исчезнувшему поколению рыцарей обращено сочувствие Данте. «Дай слезам излиться, так душу мне измучил мой рассказ», – говорит романец Гвидо дель Дуко, вспоминая
Дам, рыцарей, и войны, и забавы,
Во имя благородства и любви,
Там, где теперь такие злые нравы[819].
Поэту дорог этот гибнущий куртуазный быт, воспетый сотнями трубадуров. Ибо Данте не стряхнул еще с себя очарования феодальной культуры. Но сожаления о былых временах перерастают в беспощадное обличение нынешнего дворянства, безнадежно утратившего достоинства предков. И Данте не скупится на выражения, указывая на графов Коньо, Кастрокаро «и многих других», «превратившихся в выродков». Тема не новая для поэта, посвятившего специальную канцону выпадам против «мнимых дворян, злых и преступных».
В «Чистилище» казнимый за гордость граф Омберто произносит примечательную речь:
Рожден от мощных предков, в древнем блеске
Их славных дел, и позабыв, что мать
У всех одна, заносчивый и резкий,
Я стал людей так дерзко презирать,
Что сам погиб…[820]
В этих словах мы вновь узнаем автора «Пира». Но характерно и то, что, внимая Омберто, поэт в смущении «опустил голову». Данте осуждает Омберто, однако тем самым он осуждает и собственные, не вполне еще изжитые аристократические предрассудки.
Данте горд и сознает это[821]. Двадцать лет ему пришлось мытарствовать, ища приюта у княжеских дворов, и все многочисленные легенды о Данте сходятся на том, что самолюбию поэта не раз наносились жестокие удары: высокие личные достоинства не могли искупить в те времена отсутствия громкого родового имени или богатства, и сиятельные хозяева не всегда относились уважительно к флорентийскому поэту. Сам Данте роняет по этому поводу горькие намеки в «Пире» и в «Комедии». И несомненно, именно это обстоятельство придает такой страстный, такой глубоко личный характер трактату об истинном благородстве. Вместе с тем неудивительно, что Данте не прочь лишний раз напомнить: и в его жилах течет древняя кровь.
Данте здесь двойствен, как и во всем. Но нужно различать в нем главное и второстепенное. Если он и аристократ, то его аристократизм предвещает гуманистов. «Этот Данте, вследствие своей учености, был несколько высокомерен, горд и презрителен, и как философ (курсив мой – Л. Б.), был неприветлив и не умел хорошо беседовать с мирянами»[822]. Тем, кто изображал человека, утверждавшего, что «мать у всех одна», как высокомерного дворянина, следовало бы поучиться проницательности у хрониста Джованни Виллани, автора приведенных строк.
Портрет, нарисованный Виллани, встает перед глазами, когда читаешь в «Пире» насмешливые строки о «невеждах, которые, не зная азбуки, готовы спорить о геометрии, астрологии и физике». Отказав в атрибуте благородства гибеллинским феодалам – Уберти и Висконти, Данте зато наделил им поэта Гвиницелли. Он учил, что благородство и философия – подруги. Следовательно, приобщение к философии значит больше, чем родовые владения и титулы. «Нигде я так не достоин хвалы, как в этом трактате, ибо, говоря о благородстве, я докажу, что я сам благородный, а не виллан»[823].
Рядом с графом Омберто казнится Одеризи из Губбьо – тоже за гордость. Но у Одеризи – особая гордость, отличающаяся, как день от ночи, от дворянской спеси Омберто. Одеризи славился в XIII в. как искуснейший миниатюрист –
