Жизнь, которую стоит прожить. Альбер Камю и поиски смысла - Роберт Зарецки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неудивительно, что один из самых влиятельных авторов, критиковавших Камю с позиций антиколониализма, Конор Круз О'Брайен пришел к выводу, что, продвигая новую средиземноморскую культуру, алжирский мыслитель «показывает неспособность думать иначе, чем категориями типичного француза»[205]. Вместе с тем, как показал Нейл Фоксли, попытки Камю предложить новую средиземноморскую идентичность – иначе говоря, сотворить миф, отвечающий вызову его времени – имели целью не замалчивание реалий колониализма, а обнажение его слабых сторон[206]. В этом случае контекст не менее важен, чем сам текст. Maison de la Culture организовала Коммунистическая партия Алжира, единственная политическая сила, которая боролась за гражданские и политические права арабско-берберского коренного населения. Именно эта политическая платформа привлекла Камю (ненадолго) в ряды партии, а еще раньше, в бытность лицеистом – в журнал Ikdam. Этот журнал, основанный внуком алжирского националиста XIX века Абд аль-Кадира, призывал Французскую республику распространить права человека и гражданина на арабов и берберов, находящихся под ее властью[207].
В год, когда Камю провозгласил рождение новой средиземноморской культуры, он начал работать в независимой газете Alger républicain. Там он быстро вырос от ведущего хроники происшествий до корреспондента-расследователя, и одним из его самых ярких материалов стала серия репортажей 1939 года из Кабилии, области на востоке Алжира. Первый репортаж серии молодой журналист красноречиво озаглавил Grèce en haillons – «Греция в рубище». В этом тексте ностальгия Камю по античной Греции сочетается с гневом, вызванным современным состоянием Алжира: «Приближаясь к предгорьям Кабилии, завидев деревушки, притулившиеся у вершин, людей в белых шерстяных одеяниях, проселки, обсаженные оливами, смоквами и кактусами, простоту пейзажа, земли и жизни людей, волей-неволей думаешь о Греции»[208].
Стоило, однако, автору углубиться в эти края, как идеальный образ античной Греции рассеялся, вытесненный суровой реальностью местной жизни. Было, например, общеизвестно, что зерна, распределяемого государством, недостаточно для здешнего населения, но прежде Камю не знал, что «этот дефицит уносит жизни»[209]. Далее он описывает кошмарный быт деревень, где истощенные дети играют возле открытых помойных ям, без чувств падают от голода в школьных классах, дерутся с собаками за объедки, корчатся в судорогах и умирают, наевшись ядовитых кореньев. Крайняя нищета Кабилии показала всю лживость имперцев с их отговорками – например, о том, что в бедах берберов повинен их «менталитет». Чушь, – отвечает на это Камю. Речь идет о воде, продовольствии, дорогах и школах – ничего этого нет в Кабилии, а французские власти не ударили палец о палец. Камю передал из Кабилии десяток репортажей, в которых повторялась одна и та же мысль: нельзя вуалировать бедствия «пустословием и размышлениями. Эти люди требуют нашего внимания и отчаиваются получить его»[210].
Глядя сквозь призму последовавших событий, можно заключить, что позиция, которую выбрал Камю-журналист в дни работы на Ikdam и Alger républicain, просто наивна. Пожалуй. Но в межвоенные годы подобная наивность еще сохраняла моральную убедительность. Камю относился к небольшому числу французских алжирцев, которые искренне видели в политике ассимиляции, официально проводимой Парижем, не завесу над жестокой реальностью колонизации, а метод формирования подлинно единой нации[211]. Колониальная политика Франции, несомненно, замешивалась на расизме и патернализме. Однако исполненное интернационального и демократического духа 1789 года французское республиканское кредо еще имело власть вдохновлять таких особенных людей, как Альбер Камю, на труд ради будущего Алжира, полностью французского, полностью республиканского и полностью свободного для всех, кто в нем живет.
Тему свободы и ответственности Камю продолжает исследовать на примере фигуры Прометея. В 1947 году, пока в послевоенной Европе устанавливается вечная, как это видится многим, зима, Камю публикует «Прометея в аду». Это короткое лирическое эссе начинается с вопроса: что мог бы значить Прометей в мире, пережившем мировую войну, избавленном от угрозы нацизма, но теперь оказавшемся заложником противостояния капитализма и коммунизма. Отвечая, Камю колеблется между политическим и метафизическим, физическим и духовным мирами: «Прометей был героем, который так любил людей, что подарил им сразу огонь и свободу, ремесло и искусство. Сегодня человечеству нужно только одно, только одно его заботит – ремесло. Его мятеж воплощается в машинах, а искусство и все, что стоит за искусством, оно считает лишь помехой и признаком рабства. Прометей же, напротив, никак не отделял машину от искусства»[212].
Появись тот самый Прометей, столь ненавистный Зевсу, среди руин послевоенной Европы, технологические и идеологические боги эпохи точно так же избавились бы от него: «Приковали бы его к скале во имя той самой человечности, которую он прежде всего олицетворяет»[213]. Люди, выбравшие «историю» – то есть принявшие милленаристское видение, предложенное коммунизмом – предали Прометея, «юношу „с мыслью отважной и чуткого сердцем“», и его наследие[214]. Хотя у Прометеева бунта есть причина – или, точнее сказать, причины – Камю не перестает размышлять о его героическом жесте, о самом акте восстания против власти Зевса. В финале «Прометея прикованного» мы видим бога, который, не соглашаясь прекратить бунт и смириться с установленным порядком, подвергается чудовищным истязаниям. В его последних словах: «Без вины страдаю – глядите!» звучит романтика бунта против судьбы, столь привлекавшая юного Камю.
В то же самое время Камю становится редактором в «Галлимаре», где запускает серию изданий под общим названием Espoir. Несомненно, самым важным его открытием при работе над серией стала Симона Вейль. Радикальная политическая мыслительница, философ и религиозный мистик, она умерла в относительной безвестности в 1943 году в Англии, куда переехала двумя годами ранее, чтобы примкнуть к «Свободной Франции» генерала де Голля. Из всего ее наследия к тому времени было издано лишь несколько разрозненных статей и эссе. В следующие несколько лет Камю в сотрудничестве с семьей Симоны подготовил к печати и опубликовал несколько ее работ, начиная с политических эссе, прежде всего «Укоренения», и заканчивая религиозными трудами, такими как «Сверхъестественное знание» (La Connaissance surnaturelle).
Из того, что объединяло Камю и Симону Вейль, важнее всего оказался их общий интерес к Древней Греции. В 1953 году Камю опубликовал «Греческие истоки» (La Source grecque) – сборник эссе Симоны Вейль о греческой Античности. Особенно примечательно то, что
