Том 5. Стихотворения, проза - Константин Бальмонт

Путь к Омску,

1916, 29 мая

Тайга

  Сто верст пожара,  Откуда он?Сокрылось солнце в клубах пара,Затянут дымом небосклон.  Ползет шипенье,  Горит тайга.Огнистых змеев льется пенье,И бьет поток о берега.  Вся в синих дымах,  И вся в огне.Приют видений нелюдимых,Бродяге, ты желанна мне.  Тайга, ты тайна  В пути слепом.Твоя нетронутость бескрайна,В тебе бездомному есть дом.

Подъезжая к Омску

1916. 29 мая

Лестница сна

Сначала раскрылось окно,И снова закрылось оно,А дух опустился на дно.  И сделалась вдруг тишинаТакою, как ей суждено  Бывать, если встала луна,  Молчать, ибо светит она.

Сначала, в сомкнутости глаз,В тот тихий тринадцатый час,Возник от луны пересказ,  Приникших до чувства лучей.И где-то светильник угас,  И где-то блеснул горячей.  Был дух равномерно-ничей.

Потом распустился цветок,И он превратился в поток,Беззвучно текуч и глубок,  Из красок, менявших свой цвет.И дух он тихонько увлек  В качавший все тайны рассвет,  Где путь задвигает свой след.

Тогда зачарованный слух,Тогда обезумленный духЗажжется и снова потух  В себя запредельности взяв.Но тут звонкогласый петух  Пропел для рассветных забав.  И росы мелькнули меж трав.

С.-Петербург,

1916, 5 июня

Оконце

Я смотрю на волю сноваИз оконца слюдяного.Непрозрачная среда,Все же небо сверху звездно,Светит ночью многогроздно,И Вечерняя ЗвездаМне является богатой,Увеличенно косматой,Словно все кругом вода,Я, водою тесно сжатый,Вверх смотрю со дна пруда.

Нет, конечно, я не рыба,Неуютно жить в пруду,Но, пока весь мир в бреду,Здесь я с грезой речь веду.Снег и лед. За глыбой глыба.От излома, от изгиба,В сердце ждущее моеСветом входит острие.Пляска ломких алых гранейДержит мысль в цветном тумане.Греза – жизнь. Вступи в нее.

Радость – быть в своих основах,Каплей в бешенстве зыбей.В далях дней доледниковых,Позабытых, вечно новых,Смену красок, все скорей,Видеть в зорях янтарей.В том свершающемся чуде,Где лишь после будут люди,Я смотрю на бег слоновЯ любуюсь с мастодонтомБеспреградным горизонтом,В реве близких облаков.

В довременной я Сибири,Где и ветер в белой шириУ стает порой летать.Упадет и над беспутным,Взрывным, вспевным, поминутным,Чуть смущая тишь и гладь,Буря спит, ворчунья-мать.Ветер с ветром. Вон их стая,У червонного Алтая,Зацепились за скалу,И в пещерах тешат мглу,

Снег растаял. ОрхидеиРаскрывают емкость чаш,Воздух пьют. И мыслят змеи:– полночь наша. Полдень наш.Мамонт шествует мохнатый,Пышношерстный носорог.И громовые раскаты,На скрещеньи их дорог,В бубен бьют и трубят в рог.Месяц с солнцем заглянулиВ глубь разверстую горы.Камень к небу вспрянул в гуле.Час вулкана. Час игры.Час, что любят все миры.

Золотая крепнет жила.Солнцезернь. Цветет. Пора.И луна посторожила,Чтоб содружно шла играБледных блесток серебра.Хоть травинки запредельнойВ глубь укрылась, в изумруд.И среди скалистых грудОгнецвет, как звон свирельный,Брызнул сказкой там и тут:Жуть измены влил в опалы,Тени всех минут – в агат,И поджег желанья алыйВлил в рубин, вшепнул в гранат,В страсть вошел, нельзя назад.Кто полюбит, тот безбрежен,Он ведом лучом звезды,Хоть сидит он, тих и нежен,У оконца из слюды.

Москва,

1917, 16 декабря

Сорока

У сороки странный фрак.Пусть бы черный. Это так.Но, чтоб фрак был черно-белый,И на бабе ошалелой,На нахальной и такой,Что, едва ты в лес ногой,Так стрекочет и хохочет,Точно черт ее щекочет.Ты из каторги бежишь,В глушь тайги, в лесную тишь.Ты бежал. Не тут-то было!Все кругом заголосило.В ликованьи ста сорок,Будешь пойман в быстрый срок.Бойся бабьего восстанья,Ведьм крылатых стрекотанья.

Сэн-Брэвен-Сосны,

Бретань,

1921, 10 августа

Георгию Гребенщикову («Тебе, суровый сын Сибири…»)

Тебе, суровый сын Сибири,Что взором измерял тайгу,Привет в изгнанническом мире,На отдаленном берегу.

  Ты выпытал в крестьянской доле,  Как творчески идет соха  И как в страданье и неволе  Тоска взметает взлет стиха.

Ты видел, мысля и мечтая,Какого требует трудаВ горах червонного АлтаяЗолотоносная руда.

  Ты принял светы талисмана  В пурге, прядущей долгий вой,  В гортанном говоре шамана,  В котором крик сторожевой.

И, много раз в тоске немея,Душой богат, но долей сир,Ты восхитился ликом Змея,Который весь объемлет мир.

  Не тем, с кем говорила Ева,  Кто яд из пропасти исторг, –  Ему я не спою напева  И ты не подаришь восторг.

Мой Змей вздымает океаны,Он говорит через тайфун,Им уготованные раныЯ утоляю звоном струн.

  Его могучие извивы  В сибирских видел я лесах,  Где изумрудные заливы  Лелеют творческий размах.

Где ствол раскидистого кедраКак довременный исполин,И, затаясь в земные недра,С алмазом говорит рубин.

  Да будет завтра день твой новый –  Как матери родимой зов  Туда, где реки бирюзовы,  Где много милых голосов.

А ныне, с возгласом приветным,Ты, разглядевший тайный лик,Прими в Провансе многоцветномБретонской чайки взлетный крик.

Сен-Бревент-Сосны

Бретань

1922. 11 февраля

Георгию Гребенщикову («Когда в прозренье сна немого…»)

Когда в прозренье сна немого,Таясь в постели, как в гробу,Мы духом измеряем сноваВсю пережитую судьбу, –

  Передвигая все границы  Того, что понимаем днем,  В лучах нездешней огневицы  Мы силой бывшего живем.

Мы ведаем, что существуемНе от среды до четверга,И дух наш радостью волнуем,Все раздвигая берега.

  Душа – ответ. И мы не спросим,  Мы видим в четких письменах,  Что там, где древле был ты лосем,  Я белкой в тех же был лесах.

Когда с рассветом дымно-алымТы пил студеную волну,Над тем же плещущим БайкаломС сосны я прыгал на сосну.

  Ты, чувствуя, что близко волки,  Был изваяньем пред врагом,  А я сосновые иголки  Сбивал играющим прыжком.

Терялись волки в дикой слежке,Ты мерно шел по склону вниз,А я кедровые орешкиПроворными зубами грыз.

  Когда ж все в мире было тихо,  Был пляс в зверином сердце ал:  С тобой – покорная лосиха,  Я белкой с белкою играл.

И, острый коготь в ствол вонзая,Взбегал я, хвост свой распушив,И, тишь прервав лесного края,Твой зычный голос был красив.

  Ты смотришь в зеркало возврата?  Есть в сердце тысяча очей.  Наш лес, где были мы когда-то,  Он до сих пор еще ничей.

В тысячелетьях потонулиТот лик, тот бор, тот день, тот час.Тогда мы не дождались пули,Теперь облава против нас.

  Но в нас живет душа живая.  И зыбим солнечный мы смех,  Ты – словом целину взрывая,  Я – в стих роняя красный мех.

Париж,