Бои тяжеловесов. Глобальная политическая арена - Фарид Закария
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответ отчасти кроется в том, каким образом Великие Моголы строили Тадж-Махал. На этом строительстве в течение двадцати лет день и ночь трудились двадцать тысяч рабочих. Чтобы поднимать материалы на высоту купола – 187 футов, они построили рампу длиной в десять миль. Тот, кому приходится изыскивать средства, тому не по карману Тадж-Махал. Флотилия Чжэн Хэ была построена при помощи командной системы, так же как и пекинский Запретный город. Строительство его началось в 1406 году, здесь трудился миллион человек – и еще миллион стражников надзирал за строителями. Если вся энергия и ресурсы общества направлены на несколько проектов, то эти проекты становятся успешными – но это единичные успехи. Так, Советский Союз в 1970-х гордился своей космической программой, хотя технологически это была одна из самых отсталых индустриальных стран.
Вовлечение все большего количества людских ресурсов в решение проблемы не открывает путь инновациям. Историк Филип Ху-ань провел удивительное сравнение между крестьянами дельты Янцзы и английскими фермерами – соответственно самыми богатыми регионами Китая и Европы в 1800 году. Он указывает, что по некоторым показателям оба региона находились на одном экономическом уровне. Однако Британия серьезно опережала Китай по основному показателю роста – производительности труда. Китайцы могли сделать так, чтобы их земля была высокопроизводительной, но достигалось это за счет того, что один акр обрабатывали все больше и больше людей – Хуань называет это «эффективность без развития». Англичане же искали способы сделать более производительным сам труд, чтобы каждый фермер мог собирать больший урожай. Они изобрели облегчающие труд устройства, использовали труд животных и придумывали механизмы.
Когда, например, изобрели многошпиндельное колесо, для управления которым требовался один обученный человек, это изобретение быстро распространилось по всей Европе. В Китае же сохранялось более отсталое, но дешевое одношпиндельное колесо, поскольку им могли управлять многие не имеющие навыков люди. (Если труд почти ничего не стоит, зачем тратить деньги на сберегающие его механизмы?) В результате небольшое количество британцев могло обрабатывать большие площади сельскохозяйственных угодий. К XVIII веку размер средней фермы на юге Англии составлял 150 акров, а в дельте Янцзы он был равен 1 акру.
Различия в восточном и западном подходах прослеживаются и в морских экспедициях. Европейские были менее грандиозными, но более эффективными. Часто они организовывались частными или частно-государственными предприятиями и использовали новые методы оплаты за путешествие. Так, голландцы стали пионерами нововведений в области финансов и налогообложения: уже к 1580 году их торговцы сельдью вовсю использовали фьючерсные контракты. И эти механизмы были весьма действенными, поскольку именно за их счет финансировалось растущее число морских экспедиций. Предполагалось, что каждая из них принесет прибыль, новые открытия и новые продукты. Проекты развивались методом проб и ошибок, каждая новая экспедиция основывалась на опыте предыдущих. Спустя некоторое время цепная реакция вызвала развитие предпринимательства, исследований и науки.
В Китае же, напротив, морские походы зависели от интересов и мощи одного правителя. Когда его не стало, они прекратились. Однажды новый император приказал уничтожить чертежи кораблей, и искусство кораблестроения было утрачено. В XIII веке китайцы успешно использовали пушки, спустя триста лет они не могли даже зарядить их без помощи европейцев. Гарвардский историк-экономист Дэвид Лэндис пришел к выводу, что Китаю не удалось «создать продолжительный, самоподдерживающийся процесс научного и технологического прогресса». Достижения Китая оказались эпизодическими и эфемерными. И в этом суть азиатской трагедии: даже если и имелось знание, оно не осваивалось и не развивалось.
* * *
Почему, когда Запад двигался вперед, незападные страны стояли на месте? Этот вопрос веками являлся предметом дискуссий, однако точного ответа на него так пока и нет. Право на частную собственность, надежные институты власти и сильное гражданское общество (то есть такое, которое государство не подавляет) – все это, совершенно очевидно, было основой для экономического роста Европы и позднее Соединенных Штатов. В отличие от этого в России Царь владел всей страной. В Китае двор династии Мин управлялся мандаринами, которые презирали коммерцию. Почти повсюду в незападном мире гражданское общество было слабым и зависимым от правительства. Местные индийские бизнесмены всегда были заложниками дворцовых капризов. В Китае богатые купцы в надежде стать дворцовыми фаворитами могли забросить свое дело и начать изучать Конфуция.
Великие Моголы и правители Османской империи были воинами и аристократами, они считали торговлю делом бесславным и незначительным (и это при богатейших купеческих традициях Ближнего Востока). В Индии такая предубежденность усугублялась еще и тем, что в индуистской кастовой иерархии торговцы занимали низкое положение. Историки обращают особое внимание на то, каким образом индуистские верования и практики препятствовали развитию. Пол Кеннеди отмечает: «Сама жесткость индуистских религиозных табу препятствовала модернизации: грызунов и насекомых нельзя убивать, а значит, пропадало огромное количество пищевых припасов; результатом традиционного отношения к уборке мусора и экскрементов была постоянная антисанитария, и все это приводило к эпидемиям бубонной чумы; кастовая система душила инициативу, насаждала ритуалы и ограничивала рынок, а влияние, которое имели священники-брамины на местных правителей, означало, что обскурантизм всегда одерживал победу». Дж. М. Робертс, рассматривая индуистские взгляды в более широком плане, отмечает, что «представление о бесконечных циклах творения и включенности в божественный промысел вело к пассивности и скептицизму в отношении ценности практических действий».
Но если культура – это все, что тогда можно сказать о нынешних Китае и Индии? Сегодня объяснения их феноменального экономического роста часто заменяются хвалебными песнопениями в адрес их выдающихся культур. Когда-то конфуцианство тормозило экономический рост, сейчас оно считается благом. Индуистское мышление, когда-то бывшее препятствием, ныне видится воплощением некоей практической мудрости, облагораживающей предпринимательский капитализм. Успехи китайской и индуистской диаспор, казалось бы, дают этим теориям наглядное подтверждение.
Покойный Дэниел Патрик Мойнихан, знаменитый американский ученый-сенатор, однажды сказал: «Главная консервативная истина гласит, что культура, а не политика определяет успех общества. Главная либеральная истина гласит, что политика может изменить культуру и спасти ее от самой себя». Со справедливостью этого высказывания трудно спорить. Культура важна, невероятно важна. Но она способна меняться. Культуры сложны. В каждый данный момент некоторые атрибуты являются основополагающими и кажутся нерушимыми. Но затем политика и экономика меняются,
