Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю ночь я не могу спать из-за боли в заднице, вызванной сидением на жестком полу. Мои кости упираются в дерево. Но я храню молчание и просто считаю волны, бьющиеся о корпус лодки. Я так исхудал, что это стало причиной непрерывной боли, какую бы позу я ни принимал.
На следующее утро военный корабль прибывает на Остров Рождества. Белые домики рядами тянутся вдоль склонов острова, забираясь даже в густые джунгли.
На лицах пассажиров снова читается счастье; теперь они осмеливаются улыбаться друг другу. Море сверкает и сияет до самого берега, а волны накатывают на пляж и отползают от него на несколько метров. Волны движутся неравномерно. Кажется, что некоторые из них, взяв начало от берега, набирают скорость по мере того, как докатываются до морского простора. Они словно ослеплены ярким солнцем; иногда несколько волн сталкиваются, разбрызгиваясь и распадаясь.
К кораблю подплывает буксир, испускающий клубы черного дыма. Усталых пассажиров группами по десять человек переправляют на пирс. Первым перевозят Пингвина, все еще заключенного в оковы смерти; его силой отрывают от палубы, в которую он врос. Кривоногий Мани сопровождает жену и ребенка, плачущего без умолку. Гольшифте и ее детей вместе с Пингвином везут к берегу. Издалека кажется, что на пирсе нас ждет целая группа людей. Совсем скоро настанет моя очередь. Я один из последних, наряду с Беззубым Дураком, Вспыльчивым Иранцем, Трупом и несколькими молодыми парнями. Мы садимся на буксир.
Единственная моя вещь лежит в рюкзаке Друга Голубоглазого. Во время первого путешествия мой рюкзак, в котором не было ничего ценного, унесло волнами. Но Друг Голубоглазого сохранил у себя мою книгу – томик стихов, которые я люблю[66]. Я не знал, что забрать с собой из Ирана. У меня и в самом деле не было ничего сколь-нибудь ценного.
Вот моя доля после тридцати лет жизни /
При диктатуре, что над страной нависла /
После тридцати лет борьбы и выживания /
В теократии, что Ирана носит название /
Чего я достиг за эти три десятка лет? /
Кроме сборника стихов, у меня с собой ничего нет.
Я хотел выйти из ворот Тегеранского аэропорта с пустыми руками. Но я боялся пограничников. Они бы наверняка спросили, почему этот тощий парень, отправляясь за границу, ничего не взял с собой. Поэтому я купил рюкзак и набил его кучей старых газет и несколькими комплектами старой одежды. Я покинул аэропорт, выглядя как турист. Честно говоря, у меня не было ничего, что стоило бы хоть цента. Если бы не мой страх перед проверкой, я бы ушел, как бродяга, с пустыми руками.
Я был, вероятно, самым легким путешественником за всю историю всех аэропортов мира: только я, одежда на мне, томик стихов, пачка сигарет и мое мужество.
Сейчас я в нескольких метрах от завершения своего долгого, трудного путешествия. У меня в руках мой насквозь промокший томик стихов. Я потерял свою обувь, а моя одежда похожа на решето.
Буксир причаливает к пирсу. Волны кротко шепчутся у берега. Там же плещется маленькая светловолосая девочка, играя в воде; она не обращает на нас ни малейшего внимания. Ей нет дела ни до усталых и измученных людей на буксире, ни до стоящих на пирсе. Образ той маленькой девочки, играющей в воде, все еще свеж в моей памяти. Она смеется, погружаясь в ласковые манящие волны. В мировоззрении этого ребенка нет места страданиям. В ее мире нет места трудностям, которые возникают из-за несправедливости.
Она свободна, она невинна /
Словно нежный ветерок в этот день дивный /
Под ярким солнцем она играет /
Мое первое живое впечатление об Австралии.
Подъемная платформа поднимает буксир, перевозящий группы пассажиров, до уровня пирса. Этот клочок сухой земли для нас – олицетворение земли свободы. Несколько мгновений спустя я получаю свой первый подарок от Австралии. Пару шлепанцев, лежащих перед моими израненными ногами и изможденным телом.
Худой, как скелет, мужчина со светлыми глазами /
В его руках промокший томик стихов зажат /
Его ноги в шлепанцы плотно обуты /
Это все, что у него есть в эти минуты.
5. Сказка (Острова) Рождества / Мальчик-Рохинджа[67] Без Гражданства Отправлен Вслед за Звездой Изгнания
Мы в клетке /
За высокими стенами /
И оградами из металлической сетки /
Электронные замки встроены в двери /
В стены – глаза камер, что следят, словно звери /
Клетка – стены – решетки – замки – зрачки камер /
Под их взглядом двадцать мужчин замерло /
Мужчины одеты в вещи, что им велики /
Все в одинаковой форме, будто узники.
Ранним утром, в шесть, точно сборщики долгов, ворвались охранники и вытащили нас из кроватей. Через несколько минут они отвели нас в клетку и плотно ее закрыли. Нас заперли в ней почти два часа назад. Эти два часа были крайне напряженными. Тяжело оказаться в тюрьме… быть запертым в клетке. Уже целый месяц мы находимся в тюрьме на Острове Рождества. Тяжкая доля – быть заключенным.
Поскольку нас всех заново разделили и заперли в новом порядке, я не узнаю никого из присутствующих, хотя их лица и манера говорить мне хорошо знакомы. Иранцы, которым досталась ужасная судьба… проклятых… обреченных. Они одни из самых невезучих. Только одного человека среди них можно отличить по внешнему виду. Смуглое лицо, темные миндалевидные глаза, тонкие, изящные руки только что достигшего зрелости юноши. Он похож на рохинджа из Мьянмы. Этого парнишку отделили от друзей. Его молчание – знак безнадежности и отчаяния – отчаяния, вызванного разлукой с земляками.
Тоскливый взгляд на решетки выдает, что он вдали от дома /
Он растерянно смотрит на других, но не понимает ни слова.
Бессонник[68] и Соня[69] тоже здесь. Сегодня утром двух иранцев вывели из соседней комнаты. Их отвели прямо в клетку, их глаза еще сонные; им даже не дали возможности умыться. Всех нас планируют одним рейсом отправить на остров Манус.
Я и вправду хочу, чтобы нас как можно скорее посадили на борт самолета и отправили, куда пожелают. Я решил для себя: чему быть, того не миновать, и теперь у меня хватит силы духа принять это. Я верю, что для меня Манус станет просто еще одним этапом, еще одной ступенькой на
