Записки из Тюрьмы - Бехруз Бучани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я размышляю о Бессоннике и о том времени, когда он сидел на носу лодки и с надеждой смотрел вперед. Я вспоминаю, как он то и дело проверял время. Я помню, как он задавал одни и те же вопросы, снова и снова: «Сколько километров осталось до Австралии?» Я думаю о той ночи – нашей последней ночи в океане, когда мы попали в страшный шторм, о той темной мучительной ночи, когда он изо всех сил держался за меня, о ночи, в течение которой он не произнес ни слова. Он был в ужасе. И теперь всю агонию, которую он пережил, низвели к этой сцене. Сцене, где он словно опасный преступник, для усмирения и сопровождения которого требуются целых двое верзил. И эта унизительная сцена происходит на Австралийской земле. В том самом месте, куда так мечтал добраться Бессонник; на той земле, до прибытия на которую он считал секунды; в стране, ради которой он пережил весь этот кошмар.
Теперь очередь Мальчика-Рохинджа. Невысокого. Худощавого. Он выглядит еще более беспомощным. Он делает несколько шагов, а затем его колени подгибаются. Похоже, он вот-вот упадет. Охранники поднимают его. Эта сцена выглядит так, будто кого-то ведут на виселицу, чтобы вздернуть. Я видел нечто подобное в Иране. Это необычно для парня – выказывать такую апатию и смятение. Он отважный человек, чье мужество было подавлено. Он пересек океан, у него нет причин бояться всей этой бессмысленной суматохи и съеживаться под прицелом бездушных камер. Возможно, он пытается собрать остатки мужества, текущие по его венам; он старается быть сильнее.
Сделав еще несколько шагов, он оборачивается и смотрит на наш автобус, будто оставил что-то или кого-то позади. Видимо, в этот момент он не может найти опоры ни в ком, кроме нас. Правда в том, что за эти полдня он не сказал никому из нас ни слова. Из-за его непохожести мы игнорировали его, пренебрегали им до такой степени, что даже не предложили ему затянуться сигаретой. Но мы – единственные люди, которые у него остались, даже если он нас почти не знает. Мы – его утешение. Его ведут к неизвестному и мрачному будущему. Его участь – ссылка на остров. Он словно жертва охотников, которую волокут по земле. Он даже не владеет собственными ногами и не в силах сделать ни одного шага самостоятельно. Но мгновения спустя он тоже оказывается на борту.
На борт поднимаются еще несколько человек. А потом называют мой номер: MEG45. Медленно, но верно я должен привыкнуть к этому номеру. С их точки зрения мы не более чем номера. Мне придется забыть свое имя. У меня начинает звенеть в ушах, когда называют мой номер. Я пытаюсь задействовать воображение, чтобы придать этому бессмысленному коду хоть какое-то значение. Например, Мистер МЭГ. Но многим людям здесь присвоили такие же буквы. Что я вообще могу сделать с этим проклятым номером? Всю свою жизнь я терпеть не мог числа и математику. Но теперь я вынужден повсюду таскать с собой этот дурацкий номер. На крайний случай я мог бы попытаться связать его с важным историческим событием, но, как бы я ни ломал голову, не мог придумать ничего, кроме окончания Второй мировой войны – 1945 год. Независимо от того, кто я и что бы я ни думал, меня будут называть этим номером. Теперь очередь MEG45 преодолеть тот же отрезок пути до трапа, что и Бессоннику с остальными.
Должен признаться, я нервничаю. Воздух пропитан горестной яростью – разъяренные заключенные под гнетом горя. Какое преступление я совершил, чтобы на меня надели наручники и силой усадили в самолет? Я был бы не против, если бы они просто указали мне путь: я бы сам помчался к трапу и уселся в салоне. Но потом я вспоминаю того бедного Мальчика-Рохинджа и решаю, что не должен показаться таким же слабым, особенно когда на меня смотрит столько глаз.
У меня уже был подобный опыт, и та ситуация была гораздо ужасней. По крайней мере, на этот раз я поел и полон сил, и от меня хотя бы не несет морской тиной. Но как быть с одеждой? Желтая футболка на два размера больше, свисающая до колен, и шлепанцы, громко хлопающие при ходьбе! И это ужасное сочетание цветов: желтая футболка, черные шорты и голые до самих шлепанцев ноги. Неважно, кто я, неважно, что я думаю, в этой одежде я не я, а кто-то другой.
И даже забыв о своем внешнем виде, как мне пройти мимо всех этих камер? Особенно мимо нескольких блондинок, активно фотографирующих нас так близко, почти вплотную. Я не должен показывать слабость. Я отбрасываю колебания и выхожу из автобуса. Верзилы уже меня ждут. Они тут же хватают меня под руки, и мы направляемся к самолету. Я высоко держу голову. Я делаю широкие шаги. Я хочу, чтобы эта унизительная сцена как можно скорее закончилась.
Первая группа людей, мимо которых мы проходим, – переводчики. Они одеты в зеленое и просто стоят там без дела и причины. Может быть, они присоединятся к нам на острове Манус, хотя по ним не скажешь, что они готовились к поездке. Я бросаю косой взгляд на переводчицу с курдского, женщину, которая не должна была нас покидать. Ее лицо бесстрастно. Даже ее загадочная и вороватая улыбка исчезла. Я не могу понять, что кроется за ее двусмысленным поведением. Безразличие? Тревога? Выражение ее лица кажется задумчивым. В ее темных глазах я вижу боль.
Это эхо того же несчастья, что разделило меня с моим прошлым и моей Родиной. Конечно, она тоже из пострадавших курдов. Она заклеймена лишь потому, что она курдская женщина и человек, осмелившийся мечтать; человек, имеющий корни на Ближнем Востоке. Она – вечное бельмо на глазу у других, ведь она всегда говорит не к месту, говорит о таких вещах, как освобождение и демократия. Ее судьба похожа на мою: она бросила все и приехала в Австралию. Не имеет значения, на каком судне она пересекала океан, чтобы добраться до этой земли: на гниющей лодке или в комфортном самолете. Я чувствую – глядя на меня, она вспоминает свою боль. Я чувствую, она помнит те дни, когда ее воспринимали как лишнюю; и именно это вызывает в ее
