Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает - Инго Мебиус

Не могу сказать, сколько продолжался этот круиз — я не выходил из каюты и отказывался от еды. Как меня ни упрашивали хоть кусочек проглотить, желудок мой не принимал ничего.

В порт острова Крит транспорт зашел для дозаправки, затем взял курс на Афины. В пути нас самолеты-противники не трогали, и все были страшно рады тому, когда на горизонте показались белые строения порта Пирей.

Когда я, пошатываясь от слабости и дурноты, стоял на пирсе, меня заметили проходящие врач и медсестра. «Парень, что с тобой?» Я объяснил, что со мной, и врач гут же распорядился: «Поедешь ко мне в Сисмаклеон, у нас хоть там и хирургия, но и для тебя местечко найдется».

И на этот раз мне повезло. Штабсартцт оказался главным врачом того госпиталя, куда доставляли большую часть раненых. Неужели это могло быть простым везением? Видок, надо сказать, у меня был еще тот — отощавший, кожа да кости, форма болтается, как на скелете. Что же побудило их помочь мне? Мой жуткий вид или все же Рыцарский крест на груди? Но, в конце концов, это не суть важно — главное, меня не бросили подыхать.

Сисмаклеон представлял собой огромный, шикарный санаторий. Меня поместили в палату вместе с одним фельдфебелем, у которого пуля засела в считаных миллиметрах от шейных позвонков. Ему предстояла сложнейшая и опаснейшая операция. Но уже пару дней спустя он похохатывал у себя на койке — операция прошла успешно. Что же касалось меня, со мной дела обстояли похуже — я провалялся все эти дни с температурой под сорок. Все, что я пытался съесть, тут же выблевывал. Я потерял с десяток или больше килограммов веса, и силы были на исходе.

Несколько дней спустя довольный фельдфебель рассказал мне, что здесь в госпитале посмотрел тот самый фильм о горе-летчике по имени Квакс. Но даже это не произвело на меня впечатление. Я пребывал в полнейшей апатии. Главный врач, поняв, что в хирургической клинике мне ничем не помочь, в середине декабря 1942 года распорядился о переводе меня в один из госпиталей Вены.

Перед отбытием он решил развеселить меня. Потащил меня осматривать достопримечательности. кое-как они вместе с медсестрой взволокли меня на какую-то гору, откуда открывался великолепный вид на Акрополь. Весь город, включая Пирей, был словно на ладони. Впечатлений была масса, но на эту экскурсию ушли все остававшиеся еще у меня силы. Но врач все же хотел, чтобы о Греции у меня остались не только госпитальные воспоминания.

Рыбацкий порт Пирей. Сисмаклеон — госпиталь в Афинах. У Акрополя. Самое главное событие в период пребывания в Афинах. Вид с Парфенонского холма на Афины и до порта Пирей, на переднем плане храм Посейдона. Спуск с Парфенонского холма. Главный врач госпиталя Сисмаклеон и старшая медсестра, принявшие в госпиталь Гюнтера Хальма по прибытии в Афины. Перед отплытием в Салоники. «Молодой, с рыцарским крестом», он абсолютно истощен… …Гюнтер Хальм невзирая ни на что настроен оптимистично. Плавучий госпиталь «Констанц». Оба снимка сделаны 6 ноября 1942 года по пути в Салоники. После выпитого вина Гюнтер Халым ощутил прилив бодрости. Прибытие в Салоники. Прибытие в Салоники. 

Незадолго до Рождества меня направили в Вену. Железнодорожная линия на Фермопилы была повреждена в результате взрывов. И мне предстояло снова подняться на борт плавучего госпиталя. Я был рад, что это снова был «Констанц». Я снова оказался в каюте того самого рулевого. Вечером спрыснули встречу красным вином. Вот только не помню, после скольких стаканов я отключился. Мне в том моем состоянии много было не надо. Не помню даже, как до койки добрался. И, чудо! На следующий день пробудился аппетит, и меня больше не рвало. С того дня вообще больше не рвало.

По пути я лицезрел и море, и заснеженную вершину Олимпа. Все ходячие раненые высыпали на палубу. В Салониках нас перегрузили в санитарный поезд и наутро мы были уже в Белграде.

Среди всей груды писем, полученных мной после вручения мне Рыцарского креста, я обнаружил письмо от некоего Ивана Хальма из города Токай в Венгрии, в котором он писал, что, дескать, его предки в свое время выехали в Германию, и что, кто знает, может, мы с ним и родня. Я написал ему из Афин, что из Белграда в Вену нас повезут на речном транспорте и, вполне вероятно, в Венгрии можно будет как-то встретиться. Но — увы — ничего из этой затеи не вышло.

Поездка в Вену стала событием из-за весьма живописной и своеобразной местности. На первой же остановке к причалу пришло много местных жителей — проживавших в Венгрии немцев. Явились они не с пустыми руками, а с полными корзинами жареной птицы, вина, фруктов. Так что для нас Рождество, считай, наступило. Надо сказать, что я быстро шел на поправку и почти все время проводил на палубе.

Конечной станцией был Таблиц неподалеку от Санкт-Пёльтена. Собственно, это были уже пригороды Вены. Нас разместили в здании женского монастыря, служившем госпиталем. Монахини очень хорошо ухаживали за нами, мы за месяцы страшной войны успели отвыкнуть от человеческого обращения, иногда даже пели себя не всегда вежливо, но монахини проявляли в отношении нас исключительные доброжелательность и воистину ангельское терпение.

Едва я успел разместиться, как меня вызвали в секретариат. Там меня приняла молодая особа, блондинка. Едва я вошел, она бросилась обнимать меня. Я был слегка озадачен подобным обхождением, но, в конце концов, хоть и не сразу, узнал ее. Это была Ханнелоре Хукауф, бывшая глава «Союза немецких девушек» в Хильдесхейме. Мы знали друг друга в школьные годы. Мне и здесь повезло — Рождество мы встречали с Ханнелоре в имении графа Цеппелина, где ее отец служил управляющим.

Затем мне было официально предложено посетить Венскую оперу, и я радостью согласился. Давали «Хензель, Гретель и кукольную фею» — мне всегда нравилась эта опера. Я сидел в партере в первом ряду и видел сцену чуть ли не вплотную. В антракте я вышел в фойе, и люди, едва завидев мою награду, умолкали и все лица поворачивались в мою сторону. Какой-то ефрейтор и с Рыцарским крестом! А кругом разодетые в пух и прах ненцы! Приличная публика! И вдруг мне стало страшно неловко. Я покраснел, как рак, и поскорее вернулся в зал. Оказывается, не так просто перестроиться с войны и всех связанных с ней ужасов к нормальной гражданской жизни! Мне предстояло вновь вживаться в нее.

Я был удивлен, когда со мной заговорил герр Зиберт. Он находился в Вене по службе. У нас состоялся долгий разговор на предмет моих дальнейших намерений после окончания войны, обсуждались и вопросы будущего образования.

Появление удостоенного Рыцарского креста ефрейтора в госпитале Таблица, встреча с Ханнелоре Хукауф, посещение Венской оперы — все это не прошло без внимания местной прессы. И газета «Санкт-Пёльтенер анцайгер» посвятила этому подробную статью. Новость добралась и до Хильдесхейма, где, в свою очередь, наша местная газета также опубликовала этот материал.

Мое состояние улучшалось, и я не по дням, а по часам прибавлял в весе.

14 февраля 1943 года пришло время прощаться. Меня выписали из госпиталя, и я впервые отправился в отпуск. Я попрощался с сестрой Розель, жительницей Вены. От самых Афин и до Вены она заботилась обо мне. Для всех медсестер я был ребенком, и обращались они со мной по-матерински. Я собрался к себе домой в Хильдесхейм. Сколько было радости, когда родители наконец обняли меня. Сколько раз я вспоминал их там, в Африке.

Следовало выяснить, кем я сейчас был по званию после так и не завершившихся курсов унтер-офицеров, по-прежнему ефрейтором или же нет. Я направился в казармы Ватерлоо, где располагалась военная комендатура. Когда до ворот оставалось не больше полусотни метров, вдруг послышалась команда дежурного: «Почетный караул на выход!» «Смирно! Оружие на караул!» Я недоуменно стал озираться, но никого из военных, кроме меня, поблизости не было. И тут передо мной словно из земли вырос какой-то унтер-офицер и доложил мне обстановку, словно я — вышестоящее начальство. Я поблагодарил его и, запинаясь, произнес: «Вы бы распустили караул, что ли…» Обо всем слышали и солдаты, занимавшиеся на казарменном дворе строевой подготовкой. И снова послышалась команда «Смирно!» И снова на сей раз уже офицер доложил мне обстановку. Я был неописуемо рад, когда добрался до нужного кабинета и объяснил цель прихода.

На следующий день я узнал, что я, оказывается, еще с 1 ноября 1942 года унтер-офицер. Я быстро отправился к портному, который внес необходимые изменения в форму: ворот с окантовкой и новые погоны.