Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает - Инго Мебиус

Потом я оказался в палате, где находилось еще полтора десятка таких же горемык. С полностью перевязанной головой. Когда сестра принесла поесть, я не знал, что делать — левой рукой зачерпывать суп ложкой, да еще вслепую — занятие невозможное. Как я ни старался, ничего у меня не получалось. Моей спасительницей стала тогда фрау Штулик, она с поразительным терпением часами сидела со мной и с ложечки кормила меня.

Две недели спустя, когда с глаз сняли повязку, я далеко не сразу понял, что белое пятно у изножья койки — табличка с моей фамилией. Зрение возвращалось довольно медленно. Потом я понял, в компании кого я очутился — один потерял обе ноги, другой — руку, половина ослепшие. Но что самое поразительное, всех этих людей объединяло страстное жизнелюбие.

Лицо мое было все в синеватых крапинках — следы въевшегося под кожу недогоревшего пороха.

Именно фрау Штулик сумела организовать приезд моей матери в госпиталь. Обе вмиг сдружились, не в последнюю очередь благодаря человеколюбивой и эмоциональной натуре фрау Штулик. Надо сказать, чем южнее местность, тем сердечнее ее обитатели. Мы, северяне, другие — куда сдержаннее.

В день приезда моей матери из Вены приехала и Финни. Так что женщины крепко взяли меня в оборот. Мне почему-то все время хотелось побольше времени побыть с Финни. Даже в ущерб общению с матерью. Мыс Финни очень понравились друг другу, но поцеловал я эту девушку впервые лишь на прощание, когда она уже собралась уезжать домой. Тогда мы виделись it последний раз. Мы с ней потом переписывались, лаже из плена я ей посылал письма, а потом она взяла и безо всяких объяснений прервала переписку. Уже после войны я узнал от ее отца, что Финни погибла во время одной из бомбежек Вены. В этой связи следует добавить, что несколько моих друзей погибли от рук чехов — их просто подло утопили в навозной жиже.

Однажды в госпиталь явился начальник наших курсов вместе с незнакомым господином. Меня допросили на предмет выяснения случая членовредительства.

На полигоне в период прохождения курсов в Вишау. Справа вверху Зигфрид Брух, внизу Курт Шпис. 

То есть последовало судебное разбирательство, однако начальник курсов успокоил меня — случай никаких последствий не возымеет.

Скоро я снова был на ногах. Пятна от пороха постепенно исчезали, да и зрение пришло в норму. Трудности доставляла правая рука. Так что я не полностью был готов к дальнейшей службе.

Меня пригласили в Брюнн на праздник урожая, и я снова оказался в центре внимания — личное поздравление бургомистра, высоких партийных функционеров и других известных людей города. Мои друзья Курт и Зигфрид тоже были в числе приглашенных.

Так прошли последние дни в Виршау. 1 ноября 1943 года меня повысили до оберфенриха. Между тем, конца войне видно не было, и 1 декабря 1943 года согласно особому распоряжению все оберфенрихи подлежали производству в офицеры, правда, для получения звания лейтенанта предстояло пройти краткосрочные курсы в Берлине. Тяжело было прощаться с моими друзьями из Брюнна, но мне надлежало явиться в Берлин-Крампниц для прохождения упомянутых курсов.

Однако вначале всех курсантов погрузили в поезд и высадили только в Бреслау. В тот день, 20 ноября 1943 года, в зале «Ярхундертхалле» собралось 10 000 оберфенрихов и новоиспеченных лейтенантов. Мне было отведено почетное место, я сидел на самом краю у прохода в первом ряду метрах в пяти от трибуны. Когда огромный зал наполнился, то есть примерно после получасового ожидания, прибыл Адольф Гитлер вместе со своим штабом. Они прошагали через центральный проход, и Гитлер занял место на трибуне прямо напротив меня.

После всеобщего приветствия Гитлер прошествовал к трибуне оратора и выступил перед собравшимися с речью. Я впервые видел фюрера живьем, причем с такого близкого расстояния. Это произвело на меня впечатление. Гитлер все еще оставался непревзойденным но убедительности оратором. Он говорил о долге молодых офицеров, о готовности в любой момент выступить на защиту рейха, о верности фатерланду, чистоте помыслов и готовности к самопожертвованию ради блага великой Германии. Мы верили ему, верили в святость нашего долга, ныне, разумеется, все это воспринимается под совершенно иным углом зрения. Но каковы бы ни были мнения о тех или иных событиях, никогда не следует ставить телегу впереди лошади и учитывать конкретный период времени, на который упомянутые события пришлись. Мне в ту пору был 21 год, и я готовился стать офицером.

Фрау Штулик («мама Штулик») вместе с товарищами Хальма и его командирами во время экскурсии в Брюнн. 

Мне ничего не было известно о преследовании евреев, война для нас означала схватку с большевизмом и всем миром заодно. Мы были убеждены, что коммунисты и созданная ими система стремятся к мировому господству.

Гитлер говорил примерно час. В речи он коснулся и хода войны. Да, утверждал он, нам приходится кое-чем поступаться и впредь также приходится рассчитывать на трудности, но мы никогда и никому не позволим подмять нас под себя. Он прекрасно понимал, что следует говорить 10 000 молодых офицеров, чтобы вдохновить их на будущие подвиги. Под финал у нас было такое ощущение, что все мы, собравшиеся в этом зале, вновь присягнули на верность фюреру.

Офицерские курсы в Берлине-Крампнице мало чем отличались от того, что происходило в Виршау, разве что нагрузка была больше и ход занятий построже. Мы размещались в капитальных казарменных зданиях, но плац и прилегающая местность были куда меньше, чем в Виршау.

Тогда авианалеты вражеской авиации еще не нанесли такого ужасного урона Берлину. Раз в неделю я получал билеты в Берлинский оперный театр и, если позволяло время, использовал возможность послушать оперу. Так мне посчастливилось слушать «Травиату», «Мадам Баттерфляй», «Мейстерзингеров», «Лоэнгрина» и другие в исполнении блестящих певцов.

Рождество вышло довольно скромным. Никаких увольнительных. 1 марта 1944 года курсы завершились, нам присвоили звания лейтенантов, а срок службы в офицерском звании зачли, начиная с 1 ноября 1943 года. Мы сдали выпускные экзамены и после пышно отметили их в кругу наших инструкторов. кое-кто допился до бесчувствия, но мы вдоволь наговорились, повеселились, в общем, это мероприятие запомнилось всем без исключения. О том, что творил вермахт, мы тогда еще не понимали. И пили за процветание Третьего рейха и мужество его солдат.

Застолье на свежем воздухе в Брюне. Халъм по-прежнему в центре внимания. Слева от Хальма муж и жена Штулик, справа — директор театра Крепшик. 

Кто тогда мог знать, что уготовило нам уже ближайшее будущее? Кто мог об этом догадываться? А между тем над Германией сгущались тучи — Африка была потеряна, англо-американцы высадились в Италии, а наши солдаты в России вели тяжелейшие оборонительные бои. Когда меня спросили, в каком соединении я предпочел бы служить, я, ни на секунду не задумываясь, ответил: «В 21-й танковой дивизии», в надежде повстречать там своих старых боевых товарищей, вернувшихся из Африки. Дивизия была дислоцирована во Франции и была вновь сформирована.

Но сначала отпуск домой. Мои родители были рады видеть меня живым и здоровым и, как могли, баловали меня. Из прежних друзей в городе уже не осталось никого, и, как стало мне известно, многие погибли на чужбине. Война постепенно обретала для нас новое лицо, и ответ на вопрос об ее исходе уже не звучал столь категорично. На нас ополчился весь мир, и нас не на шутку тревожило, что в один прекрасный день война перекинется на нашу территорию. Каждую ночь объявляли воздушную тревогу, но пока что на Хильдесхейм не упало ни одной бомбы.

Естественно, я не мог не навестить своего щедрого приятеля в Дюссельдорфе. С нашей первой встречи с ним переписка не прерывалась. И я уже знал, что Артур Хаут уже не жил в своей роскошной вилле, а в Мербуше в какой-то каморке на мансарде. Кровать, столик, парочка стульев и кресло. В виллу угодила бомба, но предметы искусства он успел заблаговременно вывезти оттуда. Какой это был контраст в сравнении с первым визитом! Передо мной был пожилой человек, против воли вырванный из привычного образа жизни, вынужденный влачить жалкое существование чуть ли не на чердаке многоквартирного дома. Мы вели долгие разговоры, во время которых я всеми силами старался вселить в него хоть чуточку оптимизма».

СНОВА В 21-Й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ

«Я должен был явиться в Метц в управление вещевого довольствия сухопутных войск. Мне предстояло получить офицерскую форму. Родители проводили меня в Эльце, был уже поздний вечер, все было затемнено. Где-то вдали завывали сирены, было видно, как темное небо над городом прочерчивают трассирующие зенитные снаряды. Фейерверк, да и только. От нас, солдат, требовали сражаться до конца и выполнять свой долг. А дома наши соотечественники — женщины, дети, старики вынуждены были спасаться от бомб в подвалах, ежеминутно рискуя оказаться заживо погребенными под завалами кирпича. Они были безоружны перед лицом противника. И у них, и даже у нас, видавших виды фронтовиков, эти ночные бомбардировки городов вызывали нешуточный страх, он был куда сильнее, чем в ходе боев на фронте. Когда мы прощались, в глазах стоял немой вопрос: а суждено ли нам увидеться вновь, и мы мужественно пытались смеяться сквозь слезы. Нам не хотелось усиливать горечь прощания, но на душе и у меня, и у моих родителей было тяжело. И вот последний взмах руки на прощанье, поезд набирает ход, и я остаюсь наедине с неведомым будущим.