Бои тяжеловесов. Глобальная политическая арена - Фарид Закария
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда историки оглядываются на последние десятилетия XX века, в качестве переломного момента они указывают 1979 год. В тот год Советский Союз вторгся в Афганистан, тем самым выкопав могилу, в которую был положен статус супердержавы. В том же году Китай запустил процесс экономических реформ. Сигнал о том, что они предстоят, поступил в декабре 1978 года на вошедшем таким образом в историю III Пленуме ЦК КПК 11 созыва. Как правило, на этих пленумах ничего не происходило – раз за разом одни и те же напыщенные речи, одна и та же пустая риторика. Перед официальной встречей, на сессии рабочей группы, новоизбранный лидер партии Дэн Сяопин произнес речь, которая стала самой важной в современной истории Китая. Он заявил, что режим должен сосредоточиться на экономическом развитии, и пусть дело – а не идеология – ведут страну по этому пути. «Не важно, какого цвета кошка – черная или белая, – сказал Дэн. – Пока она ловит мышей, это хорошая кошка». И с тех пор Китай идет по пути безжалостно прагматичной модернизации.
Результаты превзошли все ожидания. Экономический рост Китая на протяжении почти тридцати лет составлял 9 процентов в год – история не знает примеров подобного темпа роста крупной экономики. За этот же период из нищеты вырвалось около 400 миллионов человек – и снова в истории нет таких примеров. Годовой доход среднего китайца вырос в семь раз. Китай, вопреки помехам и препятствиям, в массовом порядке достиг того, о чем мечтают все страны третьего мира – здесь решительно порвали с нищетой. Экономист Джеффри Сакс выразился кратко и ясно: «Китай – это самый успешный пример развития в мировой истории».
У каждого серьезного бизнесмена сегодня имеется статистика показателей Китая, и эта статистика настолько потрясающая, что повергает любого слушателя в ступор. Цифры действительно впечатляющие. Во время пика индустриальной революции Британию называли «мастерской мира». Сегодня этот титул принадлежит Китаю. Он производит две трети всех выпускаемых в мире фотокопировальных устройств, микроволновых печей, DVD-плееров и ботинок.
Китай также проводит очевидно открытую торговую и инвестиционную политику. Именно по этой причине, помимо прочих, Китай – это не новая Япония. Пекин не пошел по японскому (или южнокорейскому) пути развития, в основе которого лежала политика экспорта, но при этом внутренние рынки и само общество оставались закрытыми. Китай, напротив, открыл себя миру. (Отчасти он был вынужден это сделать, потому что у него не было внутренних сбережений, таких, как у Японии или Южной Кореи.) Сегодня соотношение товарооборота и ВВП составляет в Китае 70 процентов, что делает его экономику одной из самых открытых экономик мира. За последние пятнадцать лет импорт из США вырос в семь раз. Procter Gamble зарабатывает сегодня в Китае 2,5 миллиарда долларов в год, и среди местных потребителей весьма популярны такие хорошо знакомые нам товары, как шампуни Head Shoulders и подгузники Pampers. Китай открыт также и для международных брендов, будь то товары или люди. Большинство сверкающих небоскребов и грандиозных сооружений, которые определяют облик нового Китая, построили иностранные архитекторы. А выбирая режиссера для своего дебюта на международной сцене – для праздника открытия Олимпийских игр, – Пекин остановил свой выбор на американце Стивене Спилберге. Япония или Индия никогда бы не доверили иностранцу эту роль.
Китай также – крупнейший в мире держатель денег. Его валютный резерв составляет 1,5 триллиона долларов, это на 50 процентов больше, чем у следующей по списку Японии, и в три раза больше, чем у всего Евросоюза. Трудно сказать, насколько это мудрая политика – держать при себе такие огромные валютные резервы – но это несомненный показатель прочности Китая перед лицом любого потрясения или кризиса. Одним словом, именно сочетание всех этих факторов и делает Китай столь уникальным. Это крупнейшая в мире страна, самая быстрорастущая из крупных экономик, крупнейший производитель, второй по величине потребитель, крупнейшая копилка и (почти наверняка) второй по величине транжира на военные нужды.
* * *
Находятся те, у кого показатели китайской экономики вызывают сомнения. Некоторые журналисты и ученые утверждают, что цифры сфальсифицированы, коррупция процветает, банки еле держатся на плаву, усиливается напряженность между провинциями, опасно растет расслоение общества, и ситуация в целом на грани взрыва. Но справедливости ради следует отметить, что многие из них твердят об этом на протяжении двадцати лет, и за это время по крайней мере их главное предсказание – падение режима – так и не сбылось. Проблем у Китая великое множество, но есть все-таки то, за что каждая развивающаяся страна готова отдать душу – бурный рост. Этот экономический рост делает все остальные проблемы, какими бы серьезными они ни были, поддающимися решению. Один из наиболее мыслящих критиков режима, ученый Миньсин Пэй, готов признать, что «по сравнению с другими развивающимися странами китайская история куда успешнее, чем мы могли себе представить».
Для режима, который сохраняет свой коммунистический облик, Пекин принимает капитализм с потрясающей откровенностью. Как-то я спросил у одного китайского госчиновника, каким может быть лучшее решение проблемы сельской нищеты. Он ответил: «Мы позволили рынкам работать, Они перетянули людей от земли в индустрию, из деревень в города. С исторической точки зрения в этом состоит единственный ответ на проблему сельской нищеты. Мы должны продолжать индустриализацию». Когда я задавал такой же вопрос индийским или латиноамериканским официальным лицам, они пускались в сложные объяснения о необходимости сельскохозяйственных дотаций, субсидий для бедных фермеров и других подобных программ, которые предназначены для усмирения рыночных сил и замедления исторического – и часто болезненного – процесса индустриализации, проводимой с помощью рынка.
Но пекинский подход также всегда отличался от взглядов, которых придерживаются многие экономисты – сторонники свободного рынка – от той программы одновременных реформ на всех фронтах, которую иногда называют «Вашингтонским соглашением». Что еще более важно, он отличается и от российской шоковой терапии времен Бориса Ельцина, которую китайские лидеры тщательно изучали и которую часто приводят в качестве отрицательного примера: они могли бы согласиться с выразительным комментарием Строуба Тэлбота, сделанным в то время, когда он работал в администрации Клинтона: «Слишком много шока, слишком мало терапии».
Китай выбрал не большой взрыв, а метод относительного прироста, стратегию, которую я называю «стратегией роста знаменателя». Вместо того чтобы немедленно закрыть все неэффективные предприятия, перекрыть доступ к кредитам и начать полномасштабную приватизацию, они пошли по пути наращивания экономики за пределами убыточных отраслей, так
