Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836) - Паола Буонкристиано
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот запрос поразителен не только по своему содержанию, которое может создать впечатление, что срок пребывания Кипренского в Риме зависит от Оленина, но и по времени, когда он был высказан (строго говоря, художник уже должен был уехать из Рима); и, конечно, Италинскому было хорошо известно о том, что Кипренский не был пенсионером Академии.
Обо всем этом стало известно в Италии так скоро, как только это позволили сроки прохождения почты между двумя странами, поскольку 10 августа С. Ф. Щедрин писал С. И. Гальбергу из Неаполя: «Министр, писавши к Президенту разные похвалы о нас, упомянул так, что о Кипренском он этих похвал не может сказать»244.
В свою очередь Лонгинов, которому Оленин переслал письмо Италинского, поспешил от имени императрицы получить у президента Академии
<…> более точные сведения о жалобах, повод к которым мог дать Г. Кипренский во время своего пребывания в Риме Г. Италинскому или другим – либо поведением, либо малой пользой, которую он, судя по письму Г. Италинского, удосужился извлечь из предоставленных ему для учебы возможностей (III: 397).
Кроме того вероятно, что по поручению императрицы Лонгинов облек Оленина полномочиями ответственного лица и посредника в выяснении обстоятельств дела. Он добавил также, что императрицу
<…> следовало бы уведомить как можно скорее, потому что в настоящий момент Г. Кипренский, должно быть, уже покинул Рим. Ожидая сведений о тяготеющих над этим художником столь больших обвинениях <…>245.
Это дополнение свидетельствует о всеобщей уверенности в том, что Кипренский уже уехал из Рима, пусть и с опозданием относительно предписанного срока.
В постскриптуме Лонгинов сослался на несохранившийся доклад, направленный графу К. В. Нессельроде, в то время управляющему Коллегией иностранных дел, другим старым и опытным дипломатом Петром Яковлевичем Убри, которого Мария Дмитриевна Гурьева, супруга Нессельроде и сестра Н. Д. Гурьева, назвала «в высшей степени посредственной» и «жалкой» личностью246. По словам секретаря императрицы, Убри выразил по поводу Кипренского такие же сомнения, как и Италинский, хотя Лонгинов не поведал о том, по какому именно поводу Убри предпринял этот крестовый поход против художника247.
16 мая 1820 года, то есть двумя днями раньше Италинского, Убри в другом своем письме уже писал Оленину из Флоренции, в частности для того, чтобы обсудить кандидатуру нового «надсмотрщика» за русскими пенсионерами в Риме (III: 394). Из текста письма можно извлечь только то, что Убри поспешил встретиться с Италинским сразу же по приезде в Рим. И даже подчеркивая большое уважение, которым Италинский пользовался среди художников, Убри все же заметил, что полномочный министр в Риме не годится для роли руководителя по причине пожилых лет и многочисленных обязанностей по долгу службы. Но о Кипренском Убри не написал ничего плохого, кроме, может быть, возражения против идеи Оленина возложить на него обязанность надзора за художниками – со скрытыми функциями информатора, – но предстоящий Кипренскому отъезд естественно делал его неподходящим кандидатом248. Такую резкую перемену взглядов мы объяснить не в состоянии, но это письмо, по крайней мере, исключает отказ художника от этой «почетной» обязанности из числа возможных причин конфликта.
Многие полагали, что своим разладом с властями Кипренский целиком обязан самому себе – из‐за того, что он был якобы вовлечен в движение неаполитанских карбонариев. Но эта гипотеза не имеет оснований по разным причинам. Во-первых, движение карбонариев заявило о себе только в июле 1820-го, то есть больше, чем через месяц после письма Италинского. Во-вторых, в письмах С. Ф. Щедрина нет ни одного упоминания о том, что Кипренский во время своего первого пребывания в Италии посещал Неаполь, между тем как факт его постоянного проживания в Риме хорошо документирован. Наконец, в этот самый период времени из Рима в Королевство Обеих Сицилий отправились К. А. Тон, Ф. Ф. Эльсон и В. А. Глинка, чьи имена встречаются в письмах С. Ф. Щедрина249, поэтому трудно предположить, что поездка Кипренского в Неаполь не нашла бы отражения в письмах обоих художников или что Кипренский не известил бы коллегу о своем приезде.
Кроме того, в своих отзывах о беспокойной атмосфере, сложившейся в Королевстве Обеих Сицилий, Италинский и Убри отнюдь не высказывали откровенного порицания в адрес движения карбонариев, продемонстрировав некоторую даже терпимость, по крайней мере в отношении к его наиболее умеренному крылу250. Вот, например, что агент австрийской полиции писал по поводу возможного попустительства России по отношению к сторонникам независимости Италии:
<…> кажется, что русский министр в Риме Италинский не только облечен полномочиями рассматривать и настраивать общественное мнение в Италии соответствующим образом, но что даже и некоторые главари раскольников находятся с ним в сношениях, а также и то, что многие русские агенты, кои сейчас находятся в Италии, подпали под его влияние и им руководимы. <…> утверждение же, что итальянские раскольники снискали расположение России, следует принять во внимание, и не лишено оснований мнение, согласно коему тайные общества в Италии могут просто служить орудием <…> и распространять в ней возмущения251.
Еще лучше проясняет ситуацию следующий документ:
Не могу отрицать, что раскольники питают надежды на содействие России, ибо временами слышал, как таковые мнения некоторыми из них бывали высказываемы <…>. Воистину, итальянские Независимые готовы пасть в объятия любого иностранца, поелику это могло бы дать начало мятежу во имя национальной независимости; но равным образом истинно и то, что исследуя чаяния приверженцев независимости на русское содействие, уверялся я часто, что они совсем не рассчитывают на прямое вовлечение России, но только на скрытое ее влияние в случае разлада с австрийским государством252.
В Государственном архиве Рима сохранились некоторые отчеты о результатах негласного надзора, установленного папскими властями над великим князем Михаилом Павловичем и его свитой во время его пребывания в Италии в 1819 году, – это была мера, предпринятая по подозрению его в симпатиях к некоторым деятелям либерального движения, – а также конфиденциальное письмо Италинского к кардиналу Эрколе Консальви, статс-секретарю Папской области, посвященное экспансионистским целям австрийцев253.
Совершенно очевидно, что здесь и речи быть не может о сближении русских дипломатов с карбонариями на идеологической почве: это
