Ребенок - Евгения Кайдалова

Я слышала о том, что студентам разрешают снимать свободные комнаты в общежитии по контракту, но даже не подозревала, что именно так решился вопрос моего пребывания в Москве.

– А ты что думала, почему ты здесь живешь? – с усмешкой осведомилась Серафима.

Признаться, я вообще об этом не задумывалась. Ведь не задумывается же ребенок о том, почему он живет в родительской квартире.

– Так это… как теперь с комнатой быть? Антон, он вроде как того… глаз теперь не кажет…

Я попыталась взять себя в руки и выбраться из-под придавившей и оглушившей меня лавины.

– Хорошо, я заплачу. Сколько?

– Тридцать долларов в месяц.

Сумма была приемлемой; мне стало легче дышать.

– Только ты смотри: на пару месяцев я ее, конечно, сдам, а потом все равно переезжать придется.

Лавина сошла на меня по второму разу.

– Почему переезжать?

– Да кто же тебе с ребенком тут жить разрешит? Была бы ты студенткой – тебе бы семейное общежитие дали, а так… Нет, с ребенком тут нельзя! Да ты и сама не сможешь: ни пеленки развесить, ни кашу сварить; он орать будет – соседи жаловаться начнут, ко мне же и побегут жаловаться.

Еще никогда в жизни я не чувствовала себя настолько загнанной в угол. Говорят, что из любой безвыходной ситуации есть как минимум два выхода. Я же не видела ни одного. Серафима это прекрасно поняла и весьма вовремя предоставила мне лазейку.

– Знаешь чего: я сама тебе могу квартиру сдать. Матери моей квартира – та умерла полгода назад… Квартира хорошая – две комнаты. Далековато немножко, но тебе же все равно дома сидеть. Зато есть где развернуться!

– И сколько?

– Сто.

Хоть я и сидела на стуле, эта цифра едва не сбила меня с ног. Все мои сбережения на данный момент равнялись пятистам долларам. Пять месяцев… Но ведь надо еще на что-то есть… Правда, будет еще зарплата, декретные деньги и дотация от государства…

Серафима быстро оценила обстановку и великодушным голосом предложила:

– Ну, уступаю, давай – за восемьдесят! Тебе сейчас на ребеночка деньги будут нужны…

Не знаю, о чем я думала, соглашаясь на это предложение – оно мне было явно не по средствам. Я сказала, что перееду в конце октября – именно тогда должен был родиться ребенок, – но Серафима на это, усмехаясь, трясла головой – я, по ее мнению, несла полную чушь.

– И куда ты поедешь на сносях? Родишь еще по дороге… А вещи? Их кто понесет? И потом, в квартире ведь прибраться надо, хозяйство наладить как-то. Самое время тебе сейчас переезжать.

Однако я была твердо намерена оставаться в своем любимом доме-муравейнике столько, сколько это возможно. На том мы и расстались. Но уже на следующий день я, сама того не желая, убедилась в правоте Серафимы. По дороге с работы я купила книгу, и хотя та была средних размеров, я еле дошла до дома, клонясь в сторону под тяжестью сумки. По ходу дела я живо представляла себе, насколько легко мне будет передвигаться еще через два месяца. А по приходе домой все разрешилось само собой: ко мне снова зашла Серафима и сообщила, что ее сын по делам заглянул к ней на работу, оставив машину внизу, и что он может бесплатно перевезти меня на новую квартиру. Как и после провала на экзамене, я почувствовала себя приговоренным к казни, которому очень не хочется всходить на эшафот, но ничего не остается, как это сделать.

Сидя в машине, я пыталась успокоить себя рассуждениями о том, что наилучшим образом решила проблему. Действительно, как бы я потом проворачивала этот переезд в одиночку? Положим, я и на девятом месяце смогу упаковать вещи (каждые десять минут садясь и долго отдыхая), но как я донесу их до ближайшей трассы, чтобы поймать такси? Основной корпус моих вещей составляли тяжелые книги, во мне было много ребенка и мало сил. Придется просить соседей по общежитию. Они, конечно, помогут, но… мне еще не приходилось обходить людей с протянутой рукой. Хорошо, я пошлю свою гордость к черту, но кто внесет мои вещи из машины в дом? Шофер? Это значит снова просить, да еще и платить. А вдруг он не согласится? Или согласится, но с тем же тяжелым вздохом, что мне уступали место в метро? И посетует, что он и так потерял много времени, разыскивая то Богом забытое место, куда мы ехали. Омерзительная череда мелких унижений! Надо только радоваться, что все произошло так, как оно произошло: сын Серафимы, весело насвистывая, увязал мои книги в стопки, пока я паковала чемодан, затем он отнес все это вниз и уверенно повел машину в известном ему направлении, куда-то на окраину Москвы. Он внес мои пожитки в дом, спросил, не нужно ли передвинуть чего из мебели, показал, где что лежит из нужных в хозяйстве вещей, и, приветливо распрощавшись, оставил меня на новом месте. Лучшего переезда и желать было нельзя! Однако когда он ушел, мне захотелось завыть в голос – так, как выла на вересковых пустошах собака Баскервилей. Оставленный мне клочок жизни уменьшился с целого университета до двух комнат.

К дому мы подъезжали уже в темноте, и я не смогла толком разглядеть, что он собой представляет. Разглядеть квартиру же труда не составляло: смежные комнаты, в меньшей из которых умещались лишь кровать и шкаф, и узкий проход между ними, пятиметровая кухня, совмещенный санузел – классические апартаменты советского человека – строителя социализма. В большей комнате располагались трюмо, комод, книжные полки и прямо посредине пара кресел напротив телевизора. Стола, чтобы принимать за ним гостей, не было (видимо, это делалось на кухне), зато имелась еще одна кровать. Я задавалась вопросом: на которой из двух умерла мать Серафимы?

Мебель была вполне пригодной к употреблению, но настолько старомодной, что казалась мне едва ли не замшелой. На книжных полках стояли в основном кулинарные справочники и детективы (принадлежавшие, по-видимому, мужу покойной). Как дань времени присутствовало несколько дамских романов. Я сложила все это в найденную на кухне коробку и затолкала под кровать, но моей библиотеке все равно не хватило места; часть ее пришлось разместить в комоде.

Раковина в ванной комнате оказалась треснувшей, умываться приходилось над самой ванной. Это, конечно, было несложно, но каждый раз, когда я в силу рефлекса вставала у раковины, а затем вынуждена была нагибаться над ванной, это вызывало укол досады. В ванной стоял какой-то неприятный запах, и я не могла сообразить почему; начав уборку, я выгребла из дальнего угла несколько мумифицированных кошачьих фекалий.

Кухня сначала порадовала меня: посуды было много, и довольно разнообразной, но, взяв в руки первую тарелку, я поняла, что и эту, и все остальные срочно придется перемывать, равно как и шкафчики, в которых они стояли, – после смерти хозяйки здесь явно правили бал тараканы. Следы их присутствия были повсюду: характерные коричневые точки, оборванные лапки, частицы панциря. Когда я для пробы включила плиту, тараканы ринулись изо всех конфорок. Я не была готова к такой проблеме и не взяла с собой ни единого средства для борьбы с этими тварями, поэтому приходилось лишь терпеть завладевшее мной отвращение.

Я немедленно начала уборку, но к часу ночи не сделала и четверти того, что намеревалась: я поминутно садилась отдыхать, у меня ныла и отнималась поясница, а когда я поднимала руки вверх, вытирая пыль, то с испугом чувствовала, как тяжесть в животе проваливается куда-то ниже. Я тут же садилась прямо на пол, судорожно сжимая вместе ноги. Вдобавок я страшно хотела спать. Сонливость преследовала меня и в начале беременности, затем я получила пару месяцев передышки, но сейчас меня вечерами вновь начала окутывать дремота. Без четверти час я в последний раз подняла глаза на циферблат, и веки тут же захлопнулись сами собой. Кровать я застилала уже почти на ощупь найденным в комоде чистым бельем. Моя последняя мысль была о том, что сегодня кончилась моя молодость: студенческая келья состарилась на семьдесят лет, а я превратилась в полуслепую старуху, стонущую оттого, что ей пришлось так долго стоять на ногах.

Выйдя утром из дома, чтобы ехать на работу, я поняла, что не знаю, куда идти. Мне показалось, что пространство сыграло со мной злую шутку – место, куда я попала, вряд ли можно было назвать Москвой. Как я выяснила позже, оно располагалось на северо-востоке города, ближайшей станцией метро была «Авиамоторная», но слово «ближайшая» могло быть сказано о ней только в насмешку: автобус до этой станции появлялся раз в полчаса по совершенно непредсказуемому графику. Все окрестности были плотно застроены заводами, видимо, прилегающие дома предназначались для заводчан. Через дом от меня шла железная дорога, а чуть поодаль виднелась небезызвестная платформа Карачарово, где «немедленно выпил» Веничка Ерофеев на маршруте «Москва – Петушки». Разве что эта ассоциация и могла навеять хмурую улыбку, само слово «Карачарово» виделось мне воплощением чего-то черного и уродливого – этаким дымом, валящим из заводской трубы.