Ребенок - Евгения Кайдалова

А тот квартал, куда меня занесла беременность, навевал лишь тоску и недоумение: это были двухэтажные дома, явно довоенной постройки, с деревенскими островерхими крышами, вполне уместные в поселке городского типа. Дома, конечно, были каменными, а крыши – шиферными, но ощущение деревни четко зацепилось в моем сознании. Вдобавок этот жилой фонд явно рассматривался как бесперспективный и не подлежащий ремонту, а посему он демонстрировал все прелести упадка: облупившуюся штукатурку, трещины на стенах, пожухшую краску, и без того имевшую неприглядный бледно-желтый оттенок. Между домами на веревках сохло белье и росли подсолнухи. Я поймала себя на том, что оглядываюсь в поисках кур и огородов.

Впрочем, со стороны, противоположной железной дороге, тянулся Рязанский проспект, бесконечно унылый, но имеющий все признаки цивилизации. Например, по нему регулярно ходили троллейбусы, и через сорок минут неспешной тряски я оказалась возле метро «Таганская». Только тут я с облегчением почувствовала, что все еще живу в Москве.

Теперь я добиралась до работы не менее полутора часов, а приезжая вечером домой, не чувствовала в себе сил даже на маленькую прогулку. Тем более что гулять было негде – разве что между домами, – и после зеленого раздолья Воробьевых гор я чувствовала себя почти что в клетке. А через несколько дней клетка превратилась в одиночную камеру. Первые вечера были проведены за изнурительной уборкой и не дали мне в полной мере прочувствовать свое одиночество, но когда я наконец-то вернулась с работы в чистую квартиру, то поняла, что вернулась в полную пустоту. Я не отдавала себе отчета в том, что год, проведенный в доме-муравейнике, сделал его для меня по-настоящему родным домом со множеством братьев и сестер на всех своих этажах до самого шпиля. Сейчас они были отрезаны для меня так, как если бы я попала на другую планету: в общежитских комнатках нет телефонов, а я в спешке никому не оставила свой. Да и много ли дал бы телефон? Десять, ну пятнадцать, ну хорошо, даже двадцать минут общения вместо жизни, проводимой бок о бок… Я вдруг вспомнила, что сегодня – первое сентября и в университете отмечается День первокурсника. Традиционное гулянье, дискотека в лифтовом холле, стены толщиной в человеческий рост гудят и едва выдерживают бурю и натиск юности. Все мои друзья и соседи сейчас должны быть на празднике…

…Черноволосая Аня, вместе с которой мы бегали на курсы английского, девушка с гладкой, точно обточенный морем камушек, медовой кожей. Она была родом из Евпатории и, казалось, озаряет и согревает все общежитие крымским солнцем и теплом. Аня была так естественно ласкова, и это так притягивало мальчиков, что она могла бы, как настоящий ас, рисовать и рисовать в знак победы звездочки на крыле. Но при этом – странный поворот души! – Аня влюбилась в женатого Володю, нашего сэра Волтера. Когда он с непроницаемым лицом читал нам английские шутки, она смотрела на него так, что от этого взгляда впору было растаять на месте и потечь к ее ногам…

…Оксана из Киева, моя соседка напротив, к которой я так любила заходить в минуты лирического настроения. Она была убежденной толкинисткой, и отдаленно-туманный мир Средиземья представлялся ей куда более реальным, чем вечно мельтешившая перед глазами родная страна. Оксану всегда окружали эльфы, хоббиты и орки, и когда бы у нас ни зашел разговор по душам, я делилась тем, что было между мной и Антоном, а Оксана с отрешенной улыбкой повествовала о своем избраннике – черном маге Сарумане. Ей предстояло обручиться с ним Кольцом Всевластия, которое так и не смогло переплавиться в огненной горе Ородруин…

…Архангелогородец Миша – питомец факультета вычислительной математики и кибернетики. Он был до смешного хозяйственным и олицетворял для всей студенческой страны ее стратегический запас. Когда в часы после закрытия магазинов и киосков у меня заканчивались соль, спички, хлеб или отрава для мышей, я смело стучалась в его комнату. Думаю, что если бы я постучалась с просьбой одолжить мне гигиеническую прокладку, у него нашлась бы и она, и Миша протянул бы ее мне с тем же бесхитростным добродушием, что и все остальные свои дары. В кругу благоговейно внимающих зрителей Миша учил меня печь на раздолбанной общежитской плите настоящие русские блины – на опарном тесте. А Мишин сосед по общежитскому блоку Денис громко нахваливал всем присутствующим свою «хозяйку» и говорил, что не променяет «ее» ни на одну девушку…

В какую неповторимую и радостную мозаику складывались день за днем все эти ани, оксаны, миши и денисы! Начиная с сегодняшнего вечера я буду видеть перед собой голые стены…

Наверное, на выходных можно было бы съездить к старым друзьям в гости, но это будет лишь краткий прорыв в прошлое, самоволка в потерянный рай. К тому же… Я представила себе, как я медленно, с натугой несу свой живот до троллейбуса, сорок минут жду, изнывая от скуки, затем, задыхаясь, спускаюсь в метро, полчаса обливаюсь потом и еле выдерживаю обхватившие голову тиски… Снова автобус, двести метров пешком с шевелящимся в животе грузом и начавшей разламываться спиной… Вот я стучусь к кому-нибудь в комнату, а этого человека нет. Я стучусь ко второму, к третьему, но кто же будет сиднем сидеть дома в выходной день? А на обратной дороге мой живот станет вдвое тяжелее и спина разболится вдвойне… Колоссальные московские расстояния, которых я и не замечала, пока не начала преодолевать их вместе с ребенком!

Я включила телевизор, но лишь разбередила свои раны: первая же программа, на которую я наткнулась, была посвящена Дню первокурсника. Пока камера скользила по веселящейся толпе, я жадно вглядывалась – не увижу ли кого-нибудь из своих? Разумеется, я их не увидела.

Я посмотрела на телефон. Я знала всего один московский номер, который могла бы набрать, и мне было до того тошно от одиночества, что я едва не позвонила Антону. Я долго сидела в нерешительности, держа одну руку на трубке и положив вторую на живот. Тот жил не зависящей от меня жизнью: его перекашивало то в одну, то в другую сторону, время от времени одна из стенок вдруг выпячивалась, должно быть, ребенок упирался в нее локтем или коленом. Иногда мне казалось, что я нащупываю голову – комок под рукой был большим и твердым… Что я скажу Антону, если сейчас наберу его номер? «Привет!» – «Привет». (Надеюсь, он меня узнает!) – «А знаешь, я не уехала домой. Сижу в чужой квартире где-то у черта на куличках и держу в животе нашего ребенка, он уже совсем большой. Такой большой, что занял собой чуть ли не всю мою жизнь». – «Ты сделала свой выбор, я тебя предупреждал». – «Да, предупреждал, не спорю… Но у меня не было другого выхода». – «Выход всегда есть, ты просто не захотела им воспользоваться». – «Нет, этот выход был слишком узким: я могла пройти в него только одна, ребенок бы не прошел». – «Я предлагал тебе еще один выход». – «Да, но чтобы протиснуться в него, пришлось бы раздавить чувство собственного достоинства. Как может жить полураздавленный человек?» – «Не слишком ли многого ты хочешь от жизни?»

На этом я оборвала диалог в бешенстве от того, что даже в моих мыслях позиция Антона все время оказывалась правильнее моей. При этом я твердо знала, что он не прав, но не смогла бы доказать ему это словами…

Мне неожиданно пришло в голову позвонить маме. Правда, от раза к разу мне становилось все труднее с ней разговаривать – настолько ее от меня закрывала возведенная мной же стена лжи. В таком состоянии, в котором была сейчас я, хочется одного – выговориться близкому человеку, но именно этого я и не могла сделать! Однако, раскручивая телефонный диск в сторону Пятигорска, я все же надеялась на облегчение.

– Мама…

– Доченька, как хорошо, что ты позвонила сегодня!

– Что-нибудь случилось?

– Ничего плохого, просто я переезжаю к Вадиму Дмитриевичу.

Этот человек с красивым именем-отчеством и был писатель-диссидент.

– Я уже хотела оставлять свой новый телефон жильцам.

– Каким жильцам?

– Да я подумала: чем квартире пустовать, лучше сдам кому-нибудь – как раз бархатный сезон начался. А ты, когда приедешь, остановишься у нас с Вадимом Дмитриевичем – там две большие комнаты…

Секунду я колебалась: а если рассказать? Тогда, конечно, жильцы будут отменены, в квартиру въеду я со своим животом, а мама героически покончит с личной жизнью и бросит все силы на мой фронт. Ради меня она сумеет заработать деньги при любом политическом режиме и в любой стране, даже той, что рушится на глазах. Теперь она и не подумает отвергнуть место уборщицы в кооперативном кафе. Она с готовностью превратится в посудомойку и прачку, вместо того чтобы хоть на закате лет побыть чьей-то музой…

– Пока что я не могу приехать, – заговорила я приглушенно, не в силах одолеть завладевшую горлом боль. – Столько работы, что просто невозможно…

Я все-таки задохнулась от кома, застрявшего в гортани, и не смогла довести предложение до конца.