Проклятая - Анна Скарфо

В моем новом заявлении речь идет о событиях, происходивших 12 апреля 2003 года, то есть ровно через год после того, как были арестованы люди, проходившие по моему первому делу. Заявление я написала еще на шестерых – на Антонио Кутрупи двадцати двух лет (двоюродного брата Доменико Кутрупи), Маурицио Ханамана двадцати пяти лет, Джузеппе Кирико тридцати лет, Фабио Пикколо двадцати одного года (двоюродного брата братьев Яннелло), Антонио Чанчи двадцати трех лет и Винченцо Миннити двадцати одного года.

Почему я написала это второе заявление? Почему я не рассказала все сразу? Ну что ж, законный вопрос. И я отвечу на него так, как я уже это объясняла сначала карабинерам, а потом прокурору. А вот теперь, еще раз, объясняю на суде.

«Я решилась заявить и на других людей, изнасиловавших меня, лишь 12 апреля 2003 года. Я решилась на это только сейчас потому, что тогда я была очень напугана и знала, что мне в любой момент могут отомстить. Больше всего я боялась Маурицио Ханамана – сына Доменико, более известного как Минкуццо, и брата беглого преступника, который, насколько я знаю, находится в Германии. Как-то раз Ханаман остановил меня на улице, потребовав, чтобы я познакомила его с моей старшей двоюродной сестрой. А еще несколько раз я его видела в городе вместе с Антонио Чанчи, сыном Гаэтано, убитого несколько лет назад. Кроме того, он бывал в компании братьев Яннелло, а иногда – и Доменико Кутрупи. Впервые я вступила с ним в половую связь в одно из тех воскресений, когда было не холодно, потому что, насколько я помню, на мне тогда не было пальто. На мне тогда были джинсы, и я шла из своего дома к одной моей подруге. А когда я проходила мимо бара „Марцико“, на ступеньках перед ним сидели Ханаман и Антонио Чанчи».

Опустив голову, Анна его толкнула: она только хочет выйти и не хочет его видеть.

На станции по-прежнему никого нет.

Доменико Кучинотта схватил Анну за руку и сжал ее так сильно, что почти поднял ее над полом.

Анна дернула руку и вырвалась. Но через дверь ей не выйти. И тогда она побежала к железнодорожным путям и выскользнула через запасную дверцу. Кучинотта снова сел в машину и поехал за ней. Анна побежала. Она бежала и слышала шум двигателя настигавшей ее машины «Альфа Ромео 147». Шум становился все ближе и ближе. Анна побежала еще быстрее и свернула в какую-то маленькую улочку. Повернула назад. Снова побежала. Снова назад. И еще раз. Побежала. Спряталась в каком-то подъезде. Сто сорок седьмой «альфы» больше не видно. Кучинотта исчез.

На нем были черные очки, белый шарф в черную полоску, белая футболка. А в следующий раз она его увидела в зале суда.

И снова в суде

На сей раз обвиняемые не просили, чтобы их судили по сокращенной форме. И вот я опять явилась в суд. И вот они опять здесь.

Придется мне пережить это все заново.

Я. Когда я начала с ними встречаться, об этом узнали в городе, и я потеряла все – у меня уже не было друзей, я осталась одна. Иногда они обращались со мной плохо, а иногда говорили: «Не беспокойся, мы же с тобой друзья». Тогда мне было тринадцать лет, и в то время я понимала только это, не больше. Они мне говорили: «Ты можешь нам доверять, не волнуйся».

Они не давали мне ни с кем общаться, совершенно ни с кем, потому что боялись, что я кому-нибудь что-нибудь расскажу… И я всегда жила… как бы это сказать… в мучениях.

Председательствующий. Но теперь-то вы уже вернулись к нормальной жизни?

Я. Нет, не вернулась. Больше у меня уже никогда не было никаких парней. И никогда не было случая стать невестой.

Председательствующий. Сколько вам сейчас лет?

Я. Двадцать три.

Председательствующий. Значит, если не считать этой истории, у вас больше не было никаких романов?

Я. Нет, больше не было.

Председательствующий. Никогда? И вы никогда не отдавались ни одному мужчине, испытывая радость от того, что можете отдаться?

Я. Нет. Давайте я вам объясню. В Сан-Мартино у меня больше уже не может быть нормальной жизни. Потому что вокруг они, а они… Честно говоря, господин судья, мне даже страшно выходить из этого зала, потому что я уже видела, какими на меня там, на улице, смотрят глазами и как там надо мной насмехались, когда я сюда входила.

Председательствующий. Вы нам рассказывали, что вас вывозили на разных машинах. Не можете ли вы вспомнить – видел ли вас тогда кто-нибудь из посторонних и не пытались ли вы кричать?

Я. Назначая мне встречи, они были не настолько глупы, чтобы показываться со мной в тех местах, где бывает много народа. Так что мы всегда встречались где-нибудь на отшибе, где бы нас не мог никто увидеть. Правда, я думаю, что в Сан-Мартино об этом уже знали, но никто об этом не болтал: такие уж у нас люди.

Председательствующий. А вы тогда с кем-нибудь дружили?

Я. От меня тогда все отвернулись. Теперь я для всего Сан-Мартино… как местная проститутка.

Сегодня 1 июля 2009 года, и очень жарко. Я даже уже не помню, какое это по счету заседание. Сегодня предоставили слово обвиняемым. Я сижу в зале суда, рядом с моей адвокатессой. Как всегда. У нас было столько сомнений, и мы с ней так часто отчаивались! Но мы все равно не падали духом и продолжали наше дело. И она всегда была со мной: теперь-то я уже не одна. И вот сегодня, после семи лет борьбы, мы здесь. И мы еще не устали – не устали бороться.

Сначала слово предоставили Маурицио Ханаману. Он сказал, что никогда не вступал со мной в какие бы то ни было отношения. И даже просто никогда со мной не разговаривал. Сидя на стуле в двух шагах от председателя суда, он пытается убедить судью, что это я сама все выдумала! И поясняет, что просто не мог бы привезти меня к себе домой, потому что там он живет со своей женой, которая в таком случае наверняка бы нас увидела.

Ну, эту комедию я уже видела, мне не впервой. И я сижу спокойно, не дергаюсь и не волнуюсь. Просто сижу и жду.

После Ханамана наступила очередь Фабио Пикколо. А вот он, в отличие от Ханамана, признал, что был со мной знаком и неоднократно меня видел. Но и он тоже сказал, что никогда не вступал со мной в интимные отношения. Кроме того, он сказал, что однажды подвез меня на машине в то место, где меня ждал Доменико Яннелло, но вот сам он ничего не видел и ничего не делал. Но даже если он о чем и догадывался, то все равно не вмешивался, потому что «это не его дело».