Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

— Я полагал, что тебя будет трудно уговорить отказаться от него!

— Моя уверенность в правоте вашего мнения заставила меня поскорее согласиться на это!

Отец с ироничным удивлением спросил:

— Ты и впрямь доверяешь моему мнению?.. Почему тогда не положишься на него в других делах?!

Тут он горестно вздохнул:

— Намерение! Да наставит тебя Господь наш на правильный путь. Ты сам виноват. Сегодня же ночью я поговорю с Мухаммадом Иффатом по поводу опеки над Ридваном, но с тем, чтобы все расходы на его содержание нёс ты. Может быть, он и согласится…

В этот момент Ясин встал и попрощался с отцом, направляясь к двери лавки. Едва он прошёл пару шагов, как услышал голос отца, что спросил его:

— Разве ты не любишь своего сына, как всякий отец?

Ясин остановился и обернулся к нему, и укоризненно сказал:

— Отец, разве в том есть сомнения?.. Он самое дорогое, что у меня есть в жизни..

Отец вскинул брови, и загадочно покачав головой, произнёс:

— До свидания..

33

За час до того, как отправиться на пятничную молитву, Ахмад Абд Аль-Джавад вызвал к себе в комнату Камаля. Обычно он звал к себе членов семьи только по очень важному поводу. На самом деле мысли его пребывали в растерянности, а он сам готовился допросить сына о том, что же так занимало его. Накануне вечером некоторые из друзей обратили его внимание на статью, появившуюся в еженедельнике «Зухр», принадлежавшую перу одного молодого литератора, Камаля ибн Ахмада Абд Аль-Джавада. И хотя никто из них не читал статьи полностью, за исключением названия: «Происхождение человека», и подписи, они принялись комментировать, дразнить и поздравлять Ахмада, пока тот всерьёз не задумался попросить шейха Мутавалли Абдуссамада изготовить молодому человеку амулет от сглаза. Мухаммад Иффат сказал ему: «Имя твоего сына напечатано в одном журнале вместе с именами великих писателей. Молись Аллаху, чтобы Он уготовил ему такое же ослепительное будущее, как и им». Али Абдуррахим тоже сказал так: «От одного уважаемого человека я слышал, что покойный Аль-Манфалути приобрёл целую сельскую усадьбу своими трудами, так что надейся на лучшее». Остальные же рассказывали, как талантливое перо пробило многим путь и помогло снискать благосклонность у лидеров и правящих классов. Они приводили примеры таких авторов, как Шауки, Хафиз, Манфалути. Когда же очередь дошла до Ибрахима Аль-Фара, то он пошутил: «Свят Тот, Кто создал из чресла невежды учёного». Сам же Ахмад бросил взгляд на название статьи и на слова «молодой литератор», затем положил журнал на свой кафтан, который снял из-за июньской жары и паров виски, отложив чтение до тех пор, пока он не будет один дома или в лавке. Затем оставшийся вечер он продолжал ощущать радость и гордость.

В действительности он впервые начал пересматривать свою подавляемую враждебность к выбранному юношей педагогическому колледжу. Он говорил себе, что «ребёнок», кажется, «чем-то» станет, несмотря на свой неудачный выбор, и фантазировал о «талантливом пере», благосклонности власть предержащих и о поместье, таком же, как у Манфалути. Да, кто знает? Может, он будет не только учителем, но и на самом деле пробьёт себе дорогу в такую жизнь, о которой его отец даже и не задумывался?

В тот день на рассвете, закончив молитву и завтрак, Ахмад растянулся на диване и раскрыл журнал, начав с интересом читать его вслух, чтобы уловить смысл. Но что же он нашёл в этой статье? Он читает политические статьи, и понимает их без труда; эту же статью он читал с встревоженным сердцем. Он снова внимательно прочитал её вслух, пока не наткнулся на учёного по имени Дарвин и его работы на далёких островах. Он проводил утомительные сравнения между различными животными, пока его не поразил странный вывод, утверждающий, что человек является потомком животных! Более того, он эволюционировал от одного из вида обезьян!.. Этот важный пункт Ахмад прочитал ещё раз с возрастающей тревогой; его смутила грустная реальность: его собственный сын, его плоть и кровь утверждает — без всякого протеста или спора — что человек — это потомок животных!.. Он очень расстроился и в недоумении спросил себя: действительно ли детям преподают такие опасные идеи в государственных школах? Затем он вызвал к себе Камаля.

Камаль пришёл, совершенно не подозревая о том, что на уме у отца. Тот несколько дней назад также вызывал его к себе, чтобы поздравить с переходом на третий курс, и потому не подозревал, что новое приглашение грозит неприятностями. Как и когда-то давно, в последнее время он выглядел бледным и худым. Его семья трактовала это огромными усилиями, которые он тратил, готовясь к экзаменам. Но подлинный же секрет его состояния был скрыт от них. В течение пяти последних месяцев он мученически страдал, словно узник от своих адских тиранических чувств, которые почти что погубили его.

Отец сделал ему знак присесть, и Камаль уселся на краешек дивана, вежливо глядя на отца. Тут он заметил, что мать сидит рядом с гардеробом и занята раскладыванием и починкой одежды. Отец же бросил журнал между собой и сыном и с притворным спокойствием сказал:

— Тебе принадлежит статья в этом журнале, не так ли?

Обложка журнала попалась на глаза Камалю, и он в замешательстве посмотрел на него. Взгляд его указывал на то, что он совсем не ожидал такого сюрприза… Откуда у отца этот новый интерес к литературным журналам?!.. Он уже когда-то публиковал в «Ас-Сабахе» свои размышления о прозе и рифмованной прозе, в которых были невинные философские суждения и эмоциональные стенания. Он был всецело уверен, что отец не в курсе об этом. Во всей семье это было известно одному Ясину, которому он сам прочитал свою статью, и тот молча слушал её, а потом прокомментировал так: «Это плод моего изначального руководства над тобой. Я научил тебя поэзии и историям. Прекрасно, профессор, это глубокая философия, но откуда ты достал её?» Или дразнил его: «Кто те красавицы, что вдохновили тебя на эту деликатную жалобу? Однажды ты, профессор, узнаешь, что с ними