Пленная Воля - Сергей Рафалович

Из сборника «СЕМИ ЦЕРКВАМ. ПОЭМЫ» (Берлин, 1923)

Вода живая

Елене Феррари

Был прожит день — не первый, не последний,один из многих дней, пережитых мирами.Алел закат над дальними горами,и в городок соседнийза пищей спутники ушли. А он,усталый, сел у тихого колодца.В часы вечерние нежнее сердце бьетсяв приветной тишине, в ответ на каждый шорох,и душу радует лишь ей понятный звон,звучащий ласково на всех земных просторах,плывущий к ней со всех сторон,как будто он не в ней рожден,как вечный гимн о вечном Боге.Белела пыль, приникшая к дороге,ушли с полей и люди, и стада.В колодце, как в таинственном чертоге,сверкала звездами небесными вода.

Из дома близкого, по лону трав зеленых,шла женщина, склонясь под водоносом,босая, смуглая, с немым вопросомв очах, на странника не обращенных.Из-под платка две пряди пышных кос,задорно выбившись, сверкали медью черной.Пришла, поставила у камня водонос,и, поглядев печально и покорнона дальних гор багряные ряды,вздохнула тихо, как вздыхают жены.«Сестра, не дашь ли мне испить воды?» —промолвил странник. Изумленныйона к нему склонила взгляд:«Твои сородичи не пьют и не едяти крова нашего не делят с нами».Но улыбнувшись светлыми очами,он ей сказал: «Когда бы тыпознать могла, чей дар храню я свято,просила б ты меня, как друга и как брата,чтоб дал и я тебе испить живой воды».— «Колодец наш глубок и как же без сосудаты зачерпнул бы в нем студеную струю?Откуда же, поведай мне, откудаживую воду ты принес свою?»— «Возжаждет вновь, о женщина, кто пьетот родника, что скрыт в твоем уделе.Но утоленье вечное даетисточник мой, неведомый доселе.Был знойный день и долог трудный путь,усталый я добрел до чуждого порога.Но легче ли душе, чем телу, отдохнуть?и чья, скажи, томительней дорога?»

— «Плывут мечты к нездешним берегам,но нет пути, когда путей так много.Мы на высотах молимся богами пышный храм воздвигли вы для Бога.Прости рабу за дерзкие слова:но правды нет, а горя слишком много.Кто скажет мне, мертва ли иль живамоя душа, не знающая Бога?»Бледнел закат. С небес спадала мгла,и таяли и расплывались дали.И с каждым мигом звезда без числаиз темных бездн все ярче выступали.Поднялся странник — призрак или тень? —и руку положив на голову склоненной,сказал: «Настанет день, не мною предреченный,и может быть сегодня этот день.Не на высотах или в пышном храмевы поклоняться будете Тому,кто выше звезд, горящих над горами,чей свет невидим, но пронзает тьму.Есть храм иной, построенный не нами,есть жертвенник с негаснущим огнем.Там жизнь и смерть земными именамив своих молитвах мы не назовем.Есть храм иной и в этом храме —с живой водой бездонный водоем». —Стеною зыбкою вкруг них сплотились тени,и он пред ней, как призрак или тень.Поет душа: сегодня этот день.И внятен отклик будничных смятений:«Дай мне испить твоей воды живой,чтоб каждый день не черпать из колодца».Но странник ласково качает головой,и женщина за водонос берется.

В Самарии, у города Сихарь,на миг приподнят Божьей благостынейпред тайною, не понятой доныне,покров, непроницаемый, как встарь.И каждый день, при каждой новой встрече,жена и муж — не те же ли везде? —твердят друг другу трепетные речио вечной правде, о живой воде.Все вновь и вновь для кратких утоленийдается нам живительный родник,и будет жаждать, преклонив колени,кто хоть однажды к роднику приник.А в нас, как в страннике, таится непочатыйи утоляющий навеки водоем,и каждой встречной — щедрою расплатой —мы за мгновенье вечность отдаем.Теперь, как некогда, не тщетно ль сердце бьется?Но все пленительней обманчивая марьнебесных звезд на темном дне колодцав Самарии, пред городом Сихарь.

Строитель

Се, Дева во чреве примет и родит Сына.

Исаия. Гл. 7. ст. 14

То было некогда — на русской ли равнинеиль на чужбинесредь племени чужого? —за много лет до Рождества Христова.

I

В просторной лавке женщина стоит,смиренно просит, жалобно глядит.«Отсрочь должок, прости…» — «Господь простит — не я,Он будет побогаче.Молись Ему, коль искусит змея,а предо мной — подумай об отдаче».— «Будь милосерден. Муж лежит больной,четвертый месяц без работы.А дети есть хотят…» — «Да что ты?Скажи на милость: просят есть, а я тому виной?»— «Мне только хлеба отпусти немного.Все полностью отдам тебе, ей Богу,как только справимся. Ведь знаешь нас давно:всегда платили, в долг не брали,работали, не пировали.Пришла беда, хоть в петлю лезть…»— «Зачем же в петлю — лучше место есть:ступай в чулан, там тихо и темно,товару всякого навалено немало,и людям будет невдомек,что нынче ты не покупала,а продалась, — чтоб уплатить должок».— «А грех-то, грех…» — «Не будешь ты в ответе:ведь болен муж и голодают дети —кто виноват? — Выходит, что не ты».И женщину к чулану подвигая,Филипп шептал угрюмо: «Все скоты,и эта и другая,все люди, добрые и злые».— «Маляр пришел» — приказчик доложил.Филипп неспешно притворилза женщиною дверь, подумал, и впервые,за целый день, улыбкою кривоювдруг замерцали хмурые черты.— «Андрей, иди-ка ты» —и на чулан приказчику он указал рукою.

II

Перед художником с заплатанным камзолом,с рубахой грязною и рваной,с руками тонкими и взглядом невеселымФилипп сидел и объяснял пространно:— «Родителей я крепко уважаю:отец был вором, мать — гулящей девкой.Чего уставился? С любовью, не с издевкойПокойников достойно величаю.Не их вина, что были тем, чем были:виновен тот, кто их такими виделв своих мечтах, которых не забылиони всю жизнь. Не помнят ли доселе?Не плохи были даже в трезвом виде:блудили, сквернословили и очернить умелии близких и далеких, как никто.Когда ж хмелели,такое учиняли, чтои не расскажешь… Я же — в них.Как родился и выжил — прямо чудо.Такой должно быть стихсложился там — вверху — нескладный и неверный —и прозвучал оттудаво мне.Болезнью сквернойотец и мать болели с юных лет,и не было детей иль дети умирали,едва увидев свет.Один лишь брат, в болезни и винерожденный, жил до двадцати годов.Уродом был. Уродом и прозвали.Дурак совсем — лишь спать и жрать готов;и порченный — с припадками, — но милый.Ругала мать, отец нещадно бил;так и подох, и верно тотчас сгнил,пока мы, пьяные, галдели над могилой.А я живу. Не добр, но и не лют;лицом не вышел, роста не хватило,плешив, сутул, и ноги покривило,сутяжник, пьяница и плут;всего по мелочи, и подлости и страха.А впрочем: чист кафтан и стирана рубаха,лопатой борода, в мошне не пусто.Коль ты маляр, так красок не жалей,клади их густо, да распиши позлей,чтоб каждый мог понять при первом взгляде,лишь только подойдет к холсту,каков я человек и спереди и сзади;какую думал думу и мечтал мечтустроитель тамошний, чьи вымыслы я чту, —чтоб каждый, поглядев на лик, как будто живый,потом плевался долго: «Тьфу, какой паршивый».

III

Когда стемнело и ушел художник,Филипп перед портретом стал,разглядывал его и что-то бормотал;потом у зеркала пытливо изучалсвои черты, и злобно прошептал:«Не живописец, а сапожник».И вышел. А в каморке тесной,где полки с книгами скрывали стены,зажег свечу, уселся в кресле,и с улыбкою блаженнойк себе придвинул том тяжеловесный,лежавший на столе.Разгладились морщины на челе,в очах восторженная воля засветилась,медлительными сделались движенья.В каморку постучали. Не прервавши чтенья,он проронил: входи! И тихо дверь раскрылась;Андрей в нее неловко проскользнули, притворивши, запер на крючок.Затем к столу придвинул стули стоя ждал,уставясь на начищенный сапог.— Садись! — сказал, не глядя на него, хозяин.Приказчик сел. Рукою грубою изваян,он был неладно скроен — крепко сшит,высок и грузен и в хмелю сердит,подковы гнул и жорнов подымал.Был вдов, и жил, как говорили, с дочкой.Хозяин, дочитав до точки,стал вслух читать, напевно и тягуче,с усилием, как будто полз по кручетропой отвесной. Но глаза горели,дышала часто грудь, и в телеистому сладкую он ощущал.А нос и лоб блестелиот пота.Приказчик выгнулся вперед,вцепился в стол рукамии так чтеца пронзалглазами,как будто тоттворил диковинное что-то.Так длилось долго. Капала свеча,шуршали желтые страницы.На улице, визжа и гогоча,с парнями пьяными веселые девицыругались. А пытливую лунудразнили, заволакивая, тучи.И все звучал, пронзая тишинув каморке голос мерный и тягучий.Затем, откинувшись на кресле, пот отерусталый чтец с лица.И помолчав немного,кивнул Андрею: «Все для Богаони трудились. Мы же до концаих труд доводим. Ладен он и спор,и, может быть, и нам на радость будет.Не больно хороши земля и люди,строитель тамошний — не нам чета.Что выстроено нами — красотаи загляденье. Рай да будет раем.Продолжим труд умерших — помечтаем».

IV