Пленная Воля - Сергей Рафалович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
II
«Торжественной увенчаны луной…»
Торжественной увенчаны луной,Звучат ночные дифирамбы,И медленно скандирует прибойТрагические ямбы.
Менады спят тяжелым, жарким сномНа виноградниках Тавриды,Покрытые серебряным плащомСтыдливой Артемиды.
На склонах гор повисли огонькиКаких-то хороводов древних,И словно неба звездного куски —Татарские деревни.
Он жив, он жив, языческий пэан,Рожденный в рощах Элевзинских.К чужой земле припал великий Пан,И плещет Понт Эвксинский.
Алушта. 1917«Прижалась к берегу недальняя дорога…»
Прижалась к берегу недальняя дорога,Встал на дыбы прибрежный ряд холмов,И к бледной синеве, спадающей полого,Уходит море медленно и строго,Как грузный зверь на свой звериный лов.
Застыл в горах размах тяжелой пляски,Тысячелетен лад дробящейся волны,И только люди, как на сцене маски,То радостной, то горестной развязкиДля быстрых игр искать принуждены.
Вон там, где узкие меж двух морей ворота,Сражались воины полсотни городов,И не было в их мужестве расчета,Но лишь о чести и любви заботаИ мера будущих эпических стихов.
И путь от родины продолжив в наши дали,Когда-то мимо этих береговПроплыл корабль, чьи паруса сверкалиТем золотом, которого искалиПловцы суровые и чтившие богов.
А в буйный век, изнеженный и грубый,Смиренных подвигов и дерзостных измен,Пока гремели крестоносцев трубы,Средь диких скал лобзал девичьи губыИ в рабстве страсти царственный Комнен.
И вот зыбуча, как пески морские,Под нами твердь, и даль я стерегу,Где Илион, Эллада, Византия, —Меж тем как за руном пустилась в путь РоссияИ дочь Андроника стоит на берегу.
Алушта. 1917В Кахетии
Кострами снежными вершиныГорят под небом голубым;На каменистом дне долиныЛениво движутся арбы.
Меж виноградников и пашен,Где осень жатву собрала,Церковных шестигранных башенЧуть серебрятся купола.
И не колебля воздух сонный,Где спит, как в люльке, тишина,Настойчиво и заглушенноТягучая звучит зурна.
Стаканы мерно зазвенели,И стройным песням стариныВнимает бледный Руставели —Из рамы темной, со стены.
Цинандали. 1917«Все напряженней и любовней…»
Все напряженней и любовнейСмотрю я в сумрачную даль.Синеет купол над часовней,Где молится моя печаль.
Она приветливо мерцалаМятежной прихоти моейВ прозрачном золоте бокалаИ в темном золоте очей.
Теперь всему я знаю цену,Не изумляясь ничемуИ даже горькую изменуПростил бы сердцу моему.
Но безрассудных упованийОно, как в юности, полно,Пока над Верою, в духане,Пью кахетинское вино;
Иль по равнине проезжаю,Где твой белеет отчий дом;Иль одиноко засыпаюВ дворце старинном и пустом.
Не все исполнится, что снилось,И не о том моя мольба.Листом осенним закружиласьМоя осенняя судьба.
И грустный шепот листопадаПод тающим огнем зариСтаринным, заглушенным ладомО блудном сыне говорит.
Цинандали. 1917«Струею ровной жизнь текла…»
Струею ровной жизнь текла,Сменялись мерно свет и мгла,И ласково земная ширьОчаг покойный облегла.Мелькали дни, и годы шли,На уголь тлеющий золаЛожилась мягкой пеленой.И не страшна и не мила,Едва заметная вдали,Могила тихая ждала.Сумел бы я свой век дожить,Не сотворив добра, ни зла.Но Бог иль рок судил не так:Я вышел в сад — и ты прошла.
Баку. 1918«Кружатся дни земные и светила…»
Кружатся дни земные и светила,Сметает вихрь и листья и мечты.И вот уж нет того, что мне дарила,Что мне дарила ты.
Проходит рок, суровый и надменный,Насмешливо прищурилась судьба;А я стою, усталый и согбенный,С цигаркою в зубах.
Дымлю, дымлю в лицо судьбе и року,И этот дым — увы! — вся жизнь моя.Не верю я ни Богу, ни пророку,Ни в дальние края.
Все изменяет тем, кто не умерен,И всем желанный гость, кто умален.Но сердце, сердце, тихий звон вечеренНе твой тревожный звон.
Ни меры нет, ни срока, ни пределаДля истины и прихоти твоей.Ты — все, что есть: душа моя и тело,И мир, и смена дней.
И что в тебе неугасимо тлеет,Того вовек не может смерть пронзить.Оно живет — все дальше, все милее —Живет, как нужно жить.
Не умерло, что ныне вспоминаю,Что умерло — о том душа молчит;И памяти неслышные ключиГробниц не отмыкают.
Тифлис. 1920«Ходит, бродит под окном…»
Ходит, бродит под окномИ грозит бедою.Провались ты, черный гномС бородой седою.
И откуда взялся ты?И о чем пророчишь?Как опавшие листыДни мои и ночи.
И давно расщеплен стволДерева большого,Под которым я нашелЗолотое слово.
Иль из черного дуплаВылез ты совоюВ ночь, когда я сжег дотлаБремя неживое?
Но над пеплом что вещать?Мертвым что пророчить?А земля — благая матьИ чернее ночи.
Что же бродишь, непрощен,Каркаешь до света?Будь ты проклят, черный сонСкорби неотпетой.
Тифлис. 1920«За этим ли приехал я сюда…»
За этим ли приехал я сюда,На торжище полуденного мира?В зеленой бухте грузные суда,А в небесах все золото Офира.
В конторах темных пестрые ковры,В кофейнях говор всех народов юга;И легкий труд пленительней игрыВ ленивой неге знойного досуга.
И я брожу меж складов и дельцовПод шелесты засаленных кредиток;А ветер с моря мне струит в лицоЗнакомый, опьяняющий напиток.
Все тот же он, ласкающий дурманПророчеств злых и злых воспоминаний;В прибое тот же отгул дальних стран,Былая страсть опять глаза туманит.
По улицам, где ныне прохожу,Ее шаги когда-то топотали;Под пальмами бульвара нахожуЛишь мне заметный след ее сандалий;
А дом, где девушкой она жила,Я обхожу, очей не подымая,Чтоб не спалила белых стен дотлаМоя тоска, бессильная и злая.
Но в грязном переулке есть притон,Куда счастливый не входил от века.За сорок пиастров я забвенный сонКуплю сегодня у рябого грека.
Батум. 1921Август
С зеленых гор спустился в долыИ вкруг затихших деревеньСтоит, недвижный и тяжелый,Рыжеволосый день.
Земля горит, изнемогая,И в золотых ее кострахРастаял голубого МаяБлагоуханный прах;
И ризой пышною и зноемОтягощенные садыРоняют в пламя золотоеРумяные плоды.
Когда же ночь сойдет на долы,Дневные потушив огни,И звон вечерний, невеселый,По нивам отзвонит,
Из рук разжатых Август щедрыйАлмазы яркие стряхнетНа сосны черные и кедрыС пылающих высот.
Тифлис. 1921«У Зюлейки тело бело…»
