Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Добро, Данила! – Строганов серьезно качнул головой. – Дам тебе девку непорочную, чище льна да без изъяна.
– А что, ежели с ней потешусь да брошу? Тогда как станешь?
Строганов с удивлением посмотрел на Карего:
– Тебя никто неволить не собирается. С моими деньгами да под мое слово жених вмиг сыщется. И попрекнуть ее никто не посмеет!
– Не пойму, за что же такая строгановская милость? – удивился Данила. – Али и вправду денег не жалко?
– Ты моих денег не считай, – обрезал Яков Аникиевич. – Хочешь узнать, так напрямую и спрашивай! Тако мыслю: и ты службу вернее справлять станешь, да и девка от тебя добрый приплод принесет. Своей-то мякины у меня и без того достаточно, а в тебе течет кровь лютая, в суровые дни потребная…
Строганов задумчиво посмотрел на Данилу:
– Мне бы сотню таких молодцов, за полгода Сибирь под себя бы подмял! Бегбелия с Кучумом передавил бы, как волков…
– Кликнул бы казаков на Волге. Там нынче вся гулящая Русь собралась, вот где настоящая сила!
– Кликнуть-то можно, только каким эхом сей клич в Москве отзовется да в Перми Великой аукнется… – ответил Яков, налегая на весла.
Плыли молча, наблюдая, как поднимающееся солнце гонит прочь марева, как бывшие неясными береговые очертания обретают свой истинный, неискаженный вид.
– Паренька тебе дам. Толкового проводника, пастушонка. Смышленый малый, места здешние хорошо знает. – Яков Аникиевич поворотил лодку к берегу. – Настороже быть надобно, Данила! Перебежчики говорят, зашевелился по весне Пелым. Нынче собирает князь Бегбелий лучших воинов – отыров. Значит, не к войне готовятся, к набегу. Скоро, очень скоро грядет большая кровь…
Глава 20
Пути-дороженьки
– В шкуру овечью облачился, волча ненасытное… – пробормотал Истома, наблюдая за плывущей к пристани лодкой. – Погодя, ловчий сыщется…
– Не ступал бы ты на волчьи пути-дороженьки, авось, и милует Бог, – шепнул подошедший к приказчику Василько.
Истома вздрогнул и, поворотясь, пугливо перекрестился:
– Чур меня! Упаси, Господи, от казацкого отродья да от лихого негодья!
– Чем тебе, добрый человек, казаки досадили? Али холопского пса чужая вольность пужает? Так Божья она, волюшка-вольная, даровая, бери, сколь шкурой вытерпеть сможешь!
– Земля-то про ваше нечестие слухами полнится да баснями исходит, как гноевищем… – Истома брезгливо скривил рот. – Ты, говорят, в Орле-городе повитуху до смерти умучал, а ваш тать Карий женку Григория Аникиевича за срамные места щупал…
– Не, брехня! – усмехнулся Василько. – Это он приказчика Игнашку за нерадение за мудки в сенях подвешивал. Что было, то было! К чему таиться?
Истома побагровел и, потрясая кулаком возле лица Васильки, злобно раскричался:
– Воистину, казаки – не люди, а отродие чертово, из бесовских подменышей на христьянской крови понаросшее!
– Шел бы отсель… – Василько прикусил ус. – Не ровен час в охапку-то сгребу да в Чусовой выполощу! Водица в ней холоднешенька, вмиг занедужишь грудью. Почахнешь малехо, да и помрешь… А с меня, казака, какой спрос? Строганов, конечно, пожурит, может, для порядку плетей всыплет. Так опосля сам же чарку и поднесет!
Истома опасливо попятился назад, плюнул наземь и скрылся за воротами купеческих хором.
– Любо с приказчиками балакать, понятливое племя! – Василько довольно потянулся и зевнул.
Спросонья к пристани подбежал Снегов: заспанный, почти раздетый, со всклокоченными волосами. Заметив стычку Васильки с управляющим, очертя голову бросился улаживать дело миром.
– Чего случилось? – перевел дыхание Савва.
– Чего-чего, – передразнил казак. – Дрыхаешь, как девка на выданье!
– Данила куда подевался?
– Глазенки-то разуй! – Казак ткнул пальцем по направлению реки. – Вон со Строгановым к пристаньке подгребают.
Савва, недоумевая, посмотрел на Васильку:
– Почто в овечью шкуру завернут? Да и никак мокрый…
– Так купался! – видя замешательство послушника, расхохотался казак.
– Вон оно что… – Послушник посмотрел на свои разутые ноги и, смутившись, пошел прочь.
– Эй, Савка! – окликнул казак. – Смотри, куда прешься! Это ж строгановский двор! Ворочайся в избу, неровен час Истомка с тебя штаны спустит да и прикажет холопьям вицами под шумок отодрать!
Подошедшему Строганову Василько лениво отдал поклон и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:
– Верно ли, Яков Аникиевич, что у тебя в городке казаки рехнувшиеся томятся?
Строганов сурово глянул на казака:
– У кого выведал? Правду сказывай, не юля!
От неожиданного дерзкого медвежьего напора Василько подался назад, стягивая с головы шапку.
– Так в Сольвычегодске сам Аника Федорович про то сказывать изволил… Истинный крест!
Ища подтверждения, Яков Аникиевич посмотрел Карему в глаза:
– Ладно, ежели так… А казачки… были, да все вышли…
– То есть как вышли? – Василько нахлобучил шапку по глаза. – На Волгу, что ль, воротились?
– В мать – сыру землю сошли, куда все после смерти идут! – Строганов сжал кулак и, отогнув большой палец, ткнул им вниз. – Истома!
Притаившийся возле ворот приказчик тот же миг выбежал на зов хозяина, услужливо протягивая рушник, дабы Строганов мог отереть с лица пот.
– Вот что, Истома, пошли за Петрушей, да освободи его от всяких дел и повинностей, да к гостю нашему холопом приставь.
Приказчик молча поклонился.
– Остался в живых один Давыд Калачник. – Перекрестился Строганов на видневшиеся вдалеке купола храма. – Блаженным при церкви живет. Сами на него поглядите да расспросите, о чем хотите, коли дичиться не станет…
– Был казачком, а стал дурачком… – ехидно шепнул приказчик, но так, чтобы его слова были услышаны.
Василько пристально поглядел на Якова Аникиевича, желая угадать скрывавшуюся за его словами правду. Досадовал, чуть не плача, что ничего учуять не мог, злился, кипя от ярости, что нет у него на Строганова никакой управы. И на то еще, что, может, и правды у него, Васильки, никакой нет…
* * *
Шумят, шумят, наливаясь весенним соком, окрестные леса! Мягкою да нежной хвоей шепчутся ели с соснами, гудят, набухая ветвями, осины, в безмятежной истоме глухо рвется белая кора – то плачут березы…
– Красота-то какая дана православному люду, Господи, аж плясать хочется! – Василько посмотрел на высокое, играющее в небе солнце, на выглядывающую из-за городских стен каменную гряду, на мужиков, вдалеке ставящих варницу, на проходящих мимо розовощеких баб и запел:
По саду, по садику
Казаки ходят,
Они ходят-гуляют,
Красных девок выбирают…
– Да ты, Василько, никак снова жениться удумал?! – рассмеялся Карий. – Давай, поспешай, пока Строганов работой не наградил!
– Ну их к лешему на пень! От баб казаку одна погибель! – Василько зачурался и сплюнул через левое плечо. – Топерча падок лишь до чужих женок!
– Распутство – как смола: коготок увяз, и всей птичке конец…
– Послушничек-то наш послушал, да и попом с амвона заголосил! – Василько схватил Савву за руку. – Давай, черноризец,
