Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будь по-твоему, Моисей. Ночь на Каме сидим, а рассвет встречать пойдем на Чусовую, – ответил Данила и, взойдя к борту струга, ловко спрыгнул на выступавший камень.
На берегу валялись прибитые волнами скользкие коряги да почерневшие ветви, оторванные с мертвых деревьев зимними бурунами. Играя своею лютою силою, волны долго носили их по речному льду, забавляясь, отшвыривали прочь толстые сучья, выгибали в пауков тонкие еловые лапы. Затем, цепляя друг с дружкою, гнали ледяные перекати-поле по стылой реке, заставляя трепетать застигнутых бурею путников перед проносящимися в слепящем снеге бесовскими санями…
Мужики запалили костер, выпили по чарке водки, выданной для сугрева Григорием Аникиевичем, откушали хлеба с солониною и, постелив шкуры, улеглись спать наземь – после Святой Пасхи землица стала безгрешной, не застудит и не уморит, возлежащего на ней к себе не заберет.
– Благодать звездная… И в брюхе не пусто, и на душе светло, словно исповедался! – Завалившись на бок, Василько пошерудил вицей пышущие жаром уголья. – Вот скажи мне, многодумный Савва, можно ли Божьей ноченькой в саду Едемском костерок запалить?
– Можно, только не каждому, – серьезно ответил Снегов.
– Кому ж дозволено? – полюбопытствовал казак. – Верно, одним угодникам али святым мученикам за их земное долготерпение?
– Им-то костерок без надобности, – пояснил Савва. – А вот ни боярскому, ни дворянскому, ни купеческому роду костра в раю жечь не дозволено.
– Ну ты! Кто ж такой чести сподобился? – Василько нетерпеливо пересел на корточки. – Никак сам царь?
– Нет, дровишки собирать да огонь высекать – не царское дело. На то сподобил Господь казаков, ежели их в рай допустят! – засмеялся послушник.
– Опять зубоскалишь? – укоризненно сказал Василько. – С тобой по-людски, а ты гадовым языком отвечаешь! Опосля на себя пеняй, коли забижать стану! Прав я, Данила, али не прав?
– Тешитесь, как дети малые… Не мне судить, кто кого в потехе обставил… – Карий перешел на шепот и, призывая к молчанию, поднял руку вверх.
В темноте послышались неясные шорохи да еле слышный треск валежника.
– Крадется кто? – Василько приподнял самопал, наводя ствол на качнувшийся кустарник. – Пальнуть али выждать?
Качнулись ветви, под тяжелым шагом отчетливей затрещали сучья – из темноты показалась лосиная голова с широкою горбоносою мордой, длинными ушами и тоненькими, будто шило, рожками-бугорками. Лось фыркнул на дым, мотнул головой и уставился на людей любопытными глазами.
– Не зря святых угодников помянул, свежатины наедимся!
Василько прищурил глаз, угадывая попасть лосю в сердце, но Карий выстрелить не позволил, приклонив самопал к земле.
– Дай ему, Василько, пожить-погулять, пореветь по осени да с другими сохатыми в поединке схлестнуться. Видишь, лещеват еще, спичак-первогодок…
Лось переступил ногами, подался вперед, вытягивая шею с кожистой серьгою, фыркнул губами, растворяясь в неверных очертаниях ночи…
– Иди-иди, – крикнул Василько в след, – да всей лесной твари поведай, кому жизнью обязан!
Костер догорал. Вместо потрескивания горящих углей теперь слышалось негромкое шуршание мышей в прошлогодней листве да шепот ветра в еловых лапах. Повеяло просачивающимся сквозь одежду влажным холодом. Тяжелое небо начало медленно высветляться к востоку. Над сонными водами Камы стелился густой белесый туман. Близилось утро…
Глава 19
Старшой брат
Струг подошел к городку, когда солнце уже стало клониться к вечору и на землю ступили долгие весенние тени. Ветерок, легкий, попутный, уснул на разлапых прибрежных елях, оставив гряду розовеющих облаков недвижно висеть над деревянными кровлями, сонно следя, как тают их отражения в темнеющих водах Чусовой.
Неспешно подойдя и поворотясь боком, судно тихонько приткнулось к добротной пристани и встало, словно у привязи конь.
– Гляди, как у старшого Аникиевича все прилажено! – восхитился казак заведенным порядком. – Людишки не бестолково снуют, службу знают исправно. Кораблик и тот встал, как в скобу засов. Стоит да не шелохнется!
– Погодь, узнаешь ишо порядки… – недовольно буркнул идущий с большим кулем на спине Верещага. – Самого приладят, что продохнешь да не шелохнешься…
Караульный, издали заметив подплывающий струг, в знак особой важности дал холостой выстрел из пушки, посему прибывших в Чусовую гостей «Соколика» у причала встречал сам Строганов.
– Сын точно отец! Вылитый Аника, только ежели годков десятка три поубавить, – шепнул казак. – Воистину яблочко от яблоньки падает недалече…
Яков Аникиевич в заношенном зипуне строго осмотрел прибывших и, кивнув на Данилу, спросил:
– Ты Карий будешь?
– Так кличут, – ответил Данила, остановившись против купца.
– С тобою? – Яков Аникиевич кивнул на казака с послушником.
– Со мною.
Строганов с высоты деревянного помоста изучающим взглядом осмотрел прибывших:
– За мною ступайте. Истома! – крикнул приказчику. – Проследи, чтобы припасы зелейные, присланные от брата нашего, были посчитаны да записаны в книгу под цифирь.
Яков Аникиевич повернулся и пошел в терем, укрепленный толстыми, в два бревна, стенами с высокой, приспособленной под огневую стрельбу крытой башней.
– И впрямь суров! – подмигнул казак Савве. – Держи крепче подрясничек, а то задерет полы и за так от души всыплет!
От свежеструганных досок пахло хвоей, душистой смолой и лесом. В красном углу перед дорогими, выписанными из Москвы и Царьграда иконами, мерцает неугасимая лампада. Пол чисто выскоблен, без ковров, даже не прикрытый рогожею. Лавки также стоят голыми, без полавочников, и лишь на столе – скромный льняной подскатертник. Не купеческая горница – монастырская трапезная!
– Отужинаем, чем Бог послал. – Строганов не спеша подошел к столу, подавая знак нести снедь.
Проворный хлопец расставил по столу деревянные миски, подал ложки, из печи – горшок с пшеничной кашей, сдобренной конопляным маслом, да кувшин овсяного кваса; только затем выставил свежий каравай.
– Очи всех Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всяко животно благоволения! – Яков Аникиевич громко прочитал молитву, трижды перекрестился на образа и сел за стол.
Ели молча. Проголодавшийся казак уплетал-таки безвкусную, сваренную на воде пресную кашу, с тоской вспоминая обильный и разносольный харч у Григория Аникиевича в Орле.
«Вот кто на Чусовской землице настоящий упырь! – мелькнула у Васильки крамольная мысль. – Такой, знать, работает, деньги считает да постится. Оттого егонные мужики умом-то и повреждаются…»
Казак посмотрел на Строганова исподлобья:
«Ничего себе, вольная да хлебосольная православная землица. Хорошо здесь всякому, да не по Якову…»
Окончив ужин, Строганов встал, вновь прочитал молитву и приказал служившему холопу уложить казака и послушника почивать, а сам остался с Данилой наедине.
– Читал о тебе в письме у Григория, – неспешно, расставляя
