Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда тело покрылось воском с головы до ног, Савва подал Строганову знак, чтобы погрузить Данилу в купель мытарей, дабы в ней умер или восстал к жизни.
– Господи Боже, спасения нашего, на херувимах носимый, Ты еси великий и страшный над всеми сущими окрест Тебя. Ты еси поставивый небо, яко камору, Ты еси сотворивый землю в крепости Твоей, исправивый вселенную в премудрости Твоей, трясый поднебесную от оснований, столпы же ея неподвижны. Глаголай солнцу, не возсияет, звезды же запечатлеяй; запрещаяй моею и иссушай морю, иссушай его; его же ярости тает начала и власти, и камени сотрясошися от Тебя…
Отточенным гвоздем Снегов до крови прочертил на лбу Данилы большой восьмиконечный крест, старательно выведя под ним буквицы N.I.K.A.
– Врата медныя стер еси, и верия железныя сломил еси, крепкого связал еси, и сосуды его раздрал и мучителя крестом Твоим низложил еси, и змия удицею вочеловечения Твоего привлек еси и узами мрака во аде посадив, связал еси…
Закончив заговор, Савва подошел к очагу с раскаленными докрасна булыжниками и, выхватывая щипцами один из них, решительно погрузил в купель:
– Вот первый камень Иакова, ставший патриарху изголовьем; лестница, по которой восходят и нисходят Ангелы Божии.
Вода застонала, заклокотала под огненным камнем, дохнула в лицо обжигающим паром.
– Вот второй камень царя Давида, поразившего врага лютого во славу Господа Саваофа.
Послушник опустил в воду второй камень. Строганов почувствовал, как в бочке прогрелась вода и как восковой саван – мертвая кожа – стал медленно сползать с тела Карего.
– Вот третий камень Христа Спасителя, что отвалил воскресшему сошедший с небес Ангел. И вид его как молния, и одежда его бела, как снег.
На этих словах Данила задрожал телом, завыл зверем, закричал колесуемым мучеником, забился в агонии… И открыл глаза…
Глава 17
Велик день
Тяжелый нескончаемый сон прервался внезапно, истаял сбивчивым дыханием, перегорев горячечным телом. Исхудавшими пальцами коснулся невидящих глаз – веки дрогнули, и мягкий, приглушенный свет стал издалека пробиваться через еще смеженные ресницы. Наступил рассвет. Долгожданный, мучительный рассвет, за которым начинался еще один день жизни.
Карий приподнялся, спустив ноги с лавки. Больно. Стопы смешно ступают по полу, ноги – скоморошьи ходули. Каждый шаг, неловкий и по-младенчески неуклюжий, грозит обернуться падением. Но это не страшит, радует, наполняя путь надеждой.
Скрипнули двери, в душную избу ворвался теплый весенний ветер, а с ним – отдаленный церковный трезвон, гул пробудившегося города, перемешавшийся с суетливыми криками прилетевших грачей, да негромкий шепот капели, падающей с низенькой крыши прямо под ноги…
– Чудо, чудо! Господь не токмо Данилу очухал, но и на ноги поставил! – еще издали закричал подходящий к избе казак и бросился со всех ног к стоящему на пороге Карему, крепко обхватил, едва не роняя на пол. – Христос Воскресе!
– Воистину… Ты ли это, Василько? – Карий коснулся его лица. – Не могу лиц различить…
– Ничего, прозришь! – Казак скинул кафтан и набросил его Даниле на плечи. – Кто долго в яме сидит, тоже слепнет, да не навсегда, а лишь на малое время.
– В яме… – повторил Карий, силясь припомнить омороченное время. – Что же со мной сталось?
– Как что? Бабу враг послал, да бабской червоточиной тебя и достал! – выругался казак. – Прости, Господи, в святой день даже их племя ругать грешно!
– Чем же, Василько, тебе бабы не угодили?
– Погодь, узнаешь еще…
Подошедший Снегов похристосовался с Данилой, протягивая ему крашенное в луковой шелухе пасхальное яйцо:
– Не слушай, сгоряча сказано. – Савва взял Карего под руку и повел в избу. – Еще затемно бегал Василько в церковь замок целовать, дабы ведьму нюхом учуять. Да опоздал, замочек-то в мокрую охочие облобызали!
– Незадача! – рассмеялся Карий. – Теперь понятно, почему виновными все бабы стали!
– Погодь, еще узнаешь… – скривился Василько, но, встретившись со Снеговым взглядом, замолчал. – Будя языками молоть, на светлый день грех не разговеться.
На столе поджидали освященный кулич, залитая медом творожная пасха, да в истопленной печи томилась наваристая уха.
– Хочу на мир посмотреть, – сказал Карий. – Почитай, весь пост пролежал…
– Не надобно тебе, Данило, по Орлу ходить… – Василько покрутил в руках ложку и, досадуя, бросил ее на стол. – Беды бы не вышло!
– Что так? – удивился Карий. – Случилось чего?
– Случилось, корова гусем отелилась… – Казак резко встал из-за стола. – Говори, Савва! Ежели сказывать я начну, то, истинный крест, в Кондрата сыграю.
Данила недоуменно посмотрел на собеседников.
– Да ты не дивись, а Богу молись! – Василько подошел к иконам и перекрестился. – И умыслить не мог, как такому приключиться можно…
– Вины твоей, Данила, нет ни на йоту… Всякий понимает… Только делу этим не пособишь… – Савва запнулся и опустил глаза.
– Да говори же ты, святая душа! – Василько стукнул кулаком по столу. – Эх, рвись из груди, душа казацкая, да вволю гуляй по дикому полю! Видимо, атаман, никто кроме меня правды тебе не скажет. Ну, слушай!
Василько сел рядом с Данилой.
– Погоди… – Савва попытался остановить разговор. – Не сейчас…
– Акуля знает – покуля, Катя – через метку пятя! – огрызнулся казак. – После того как Савва в бане из тебя выцедил бесовскую немочь, перенесли тебя в строгановские хоромы, а ходить за тобой Григорий Аникиевич приставил аж свою жену. Прям как за родным братом! Только баба его, видать, на тебя глаз положила… В общем, застукал приказчик строгановский Игнашка, как она тебя в уста лобызала да глядела со страстию… Потом по дурости своей бабе рассказал, а та пустила по всему Орлу-городу, что, дескать, жена Строганова ждет не дождется, когда душегуб оправится, чтобы муженечка прирезал, а ей при малолетнем сыне-наследнике и денежки, и земля Камская, и любовничек в постельке достался!
– Складно получается, ничего не скажешь… – вспыхнул Карий. – Собирайтесь, к Строганову пойдем!
– Не надо, Данила! – Савва остановил Карего. – Григорий Аникиевич все и сам понимает, но людская молва – не морская волна, ходит не по камням, по людям…
* * *
На дворе свежо и сыро, возле заборов и избяных стен еще лежат почерневшие останки сугробов, а в прогретых солнцем проталинах пробивается зеленец. Вокруг с радостными воплями носились ребятишки, а захмелевшие мужики и празднично одетые бабы степенно христосовались друг с другом. Самые нетерпеливые молодые парни залезали на крыши домов в надежде увидеть, как взыграет из-за туч солнце.
Карий радовался, что не
