Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Аникиевич, гони латинскую образину взашей. Дозволь мне за дружка милого пытнуть по-казацки, без клятой латинской придури! Все мигом скажет!
– Нельзя… – Строганов развел руками. – Бенька решить должен, как по грамоте следует пытку держать.
– Чего ж ее держать! Выпоим кадушек десять рассола да пяты попалим. Вот те и вся премудрость! Не поможет, так на дыбе полсотки плетей всыплем! Тута и мертвый заговорит!
– Дремучий ты человек! – покачал головой Строганов. – Говоришь, а сам знать не знаешь, какова у нашей ведьмы порода!
– Не ведаю, где отобедаю; за остальное поручусь головою! – вспылил казак, подумывая устроить в пыточной погром.
– Между прочим, Бенька выискал, что она не настоящая ведьма, а малиарда.
– Скажешь, малая орда! – хмыкнул казак, сжимая кулаки. – Сам глянь, какая жиреха, не хуже свиньи закормленной!
– Малиарда – такая баба, – попытался объяснить Строганов, – что злобствует да порчу насылает, а с бесами не сожительствует…
– Оно и ясно! – согласно кивнул казак. – Кто с такой бабищей спать будет?
Подумав малость, казак вновь принялся наседать на купца:
– Аникеич, ну за каким лядом нужны бесовские пятна да чертовы титьки? Все это штуки проклятых латинян, сиречь пыль для отвода глаз! Тебе ж надобно только об измене выведать от шагалюхи. Верно? Тогда гони латинского евнуха да казака к делу приставь!
– Добро… Будь по-твоему! Грех грехом, а вина виной…
Строганову порядком опостылело наблюдать за инквизиционным ритуалом, он облегченно вздохнул и скомандовал громко, от полной груди:
– Бенька! Кончай выщупывать чертеняк, ступай в терем. Сами дознаваться станем. По-русски.
– Вот это по-нашенски! – Казак обрадовано посмотрел уходящему Бенедикту вслед. – Теперь, Аникиевич, отсылай холопьев, дабы уши не грели. Не то опосля не нарежешься языков…
– Верно глаголешь! – Строганов похлопал казака по плечу.
– Да вот чего… – замялся Василько. – Хлебного вина еще бы четверть для вспоможения в деле.
– Так ведь пост?
– Опосля покаемся…
– Игнатий! – кликнул приказчика Строганов. – Вели поболе тащить огуречного рассола, да нам принеси водки. Еще груздочков или чего другого постного. Понял?
Приказчик поклонился.
– Слышь-ко, добрый человек, – встрял Василько, – опосля под хлебно винцо с нами поробишь.
– Не мастак я допросов чинить… – попытался уклониться Игнат. – Коли вам помочанин потребуется…
– С кем поведешься, того и наберешься! – обрезал приказчика Григорий Аникиевич. – Дуй мигом!
Игнат поклонился, пробормотав что-то под нос, поспешил удалиться…
– Ну, Аникиевич, почнем дело! – выпалил казак взбудоражено. – Все беды, что бесы, в воду и пузыри вверх!
* * *
С другом я вчера сидел,
Ныне смерти зрю предел.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Верна друга нет со мной,
Скрылся, свет, хранитель мой.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Горький дух угара медленно стелился по бревенчатым стенам, сгущался, полз вниз, перемежаясь с пряным ароматом огуречного рассола, едкого хрена и хмельным запахом водки.
На грубо сработанной пыточной лавке в обнимку сидели Строганов с казаком, пьяный Игнат примостился возле их ног, а в темном углу застенка, прикрытая овчинным тулупом, коченела мертвая Белуха.
– Кто же мог подумать, что бесова баба на пятой кадке околеет! – Василько икнул и, перекрестившись, с трудом проглотил чарку водки. – Не пытали же вовсе, чуть прополоснули нутро!
– Казацкая голова хорошо, а латинянская лучше! – хмыкнул Строганов и влепил Васильке затрещину. – К чему послушал тебя, а не Беньку? Изуверец-то наш про всех бы правду выведал, всю подноготную вскрыл. Грамотные они, не то что вы, сукины дети…
– Ты не задирай! – вскипел казак. – Не посмотрю, что человек знатный, вмиг по мордасам-то нахлещу!
– Люблю тебя, Василько, за то, что ты дурень! – рассмеялся Строганов. – Хоть рубака знатный, но супротив меня все равно что блоха против ногтя. Моргнуть не успеешь, пополам сложу да ноги выдеру.
Казак осмотрел Строганова с головы до ног, будто увидел в первый раз:
– Твоя правда, Аникиевич. Но это ежели на кулаках, а вот на саблях не приведи бог со мною хлестнуться, полетят с тебя пух да перья!
Строганов двинул Васильку по лбу и рассмеялся пуще прежнего:
– Пугало турецкое, не верти носом, наливай без спросу!
Я на вольном свете жил,
Ничем я Богу не служил.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Плоть мою во гроб кладут,
Душу же на суд ведут.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Выпили, поворошили задремавшего приказчика, да и махнули на него рукой: пусть дрыхнет, покойника сторожить сподручнее во сне пьяному…
– Что, Аникиевич, теперь и мы душегубами стали. – Василько кивнул головой на мертвую Белуху. – Уморили бабу, а какого ляду?
– На все воля Господня, – перекрестился Строганов. – Жизни-то лишать точно не хотели. Думали, пытнем, а затем на покаяние, в яму али в монастырь. Значит, в этом и вины нашей нет. Знать, у нее на роду так написано…
– Нехорошо писано, неправильно… – Василька ахнул водки, занюхивая кулаком пьяный дух. – Мне, стало быть, супротив воли и малого желания, суждено было стать сиротою безродною, а кому-то как сыр в масле кататься да барыш считать?
– Завидуешь? – Строганов испытующе посмотрел в глаза казаку.
– Завидую, – сокрушился казак. – В Масленицу еще мечтал у тебя холопить, а теперя вместе с тобой сижу да водкою упиваюсь. На Игнашку, вот, ноги кладу!
– Может, это и есть твоя судьба? Будешь мне служить, не пропадешь!
– Нет, Аникиевич, не обессудь, служить не стану…
– Отчего ж? – удивился Строганов. – Платить столь стану, сколько запросишь…
Казак покачал головой:
– Послужил… будя… Да и опосля Карего служить можно разве что самому Богу…
Строганов удивленно вытаращил глаза:
– Неужто меня обошел?
– Он, Аникеич, из другого теста замешан, да в другой печи испечен. Не лютует, дело свое творит без злобы, словно и не по своей воле…
– Тогда по чьей? – прошептал Строганов.
Василько оглядел комнату и, заметив икону Христа Вседержителя, молча указал на нее пальцем.
Весь я в пламени стою,
Песнь плачевну вопию.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Грех творил, как хан Мамай,
Ты прости, прекрасный рай.
Горе, горе, горе мне,
Горе мне великое…
Глава 16
Огради нас от всякого зла
На утро после пыточного дела, похмелившись да протрезвев, Григорий Аникиевич призвал Снегова и, осмотрев послушника с ног до головы, недоуменно пожал плечами:
– Вот смотрю, Савва, на тебя и не разумею, почто твои побасенки Семену слушать любо? Молчишь?
