Госпожа Клио. Заходящее солнце - Сергей Дубянский

– Когда мы доберемся до Кахамарки, там уже будет хозяйничать зло, пришедшее по Большой Воде, и вряд ли кому-то будет до тебя.

– Но почему?!.. – Ранча испуганно повернула голову, – ты ж говорил, что сможешь помешать этому!

– Я?.. Я могу только просить Ланзона.

– Если ему нужна жертва, убей меня! Я готова!.. – воскликнула Ранча, – только пусть все останется, как прежде. Попроси его об этом! Пусть наш айлью и наш город живут, как жили всегда! Принеси меня в жертву…

– Боги смеются над глупцами, приносящими жертвы, – Найплам усмехнулся, словно пытаясь сравняться с богами, – разве можно предложить богу что-нибудь, чего у него еще нет? Все и так принадлежит ему.

– А как же черная лама? – спросила Ранча, – зачем-то ведь ты убиваешь ее?

– Я не приношу жертв. Я только вовремя доставляю Ланзону пищу, омываю его тело…

Ранча закрыла лицо руками. Она могла позволить себе думать, преступая законы Великого Инки, при этом заведомо соглашаясь с положенным наказанием, но когда все старые догмы исчезают разом, и даже жертву принести невозможно, потому что никто не хочет ее принять – этого понять она оказалась не в состоянии.

– …Тот, кто готов добровольно принести себя в жертву Ланзону, – продолжал Найплам, – в конце концов, обретает бессмертие. Это солнечный круг включает в себя понятия жизни и смерти – как само солнце, которое восходит и заходит, а круг Ланзона вечен, и ты теперь обитаешь в нем. Ты сама так решила.

– Что же я буду делать без айлью, без справедливых законов Великого Инки?

– Ты представь, что Великого Инки нет…

– Не могу… – простонала Ранча, опускаясь на камень, – для чего тогда жизнь?

– А ты живешь для Великого Инки? Почему? Ведь он обманщик, начиная с самого первого Манко Капак. Я думал, что готовясь принести себя в жертву Ланзону, ты, наконец, поняла сущность окружающего мира.

Ранча внимательно посмотрела в глаза жреца, прикидывая равноценность замены, но потом, видимо, решила, что от ее мнения уже ничего не зависит.

– Я тоже буду приносить тебе пищу и омывать твое тело, как делаешь это ты для Ланзона, – произнесла она решительно.

– Мы не знаем, чем все закончится, а пока нам надо плыть дальше, – Найплам протянул руку, чтоб помочь девушке подняться, но непривычная к подобным жестам, она легко встала сама и прыгая по камням, стала спускаться к плоту.

В течение всего дня река несла плот через бескрайние просторы кампос[23] от одного взгляда на которые терялось ощущение пространства и времени. Казалось, плот не двигается вовсе, а гигантские караколи, периодически возникающие перед скучающим взглядом – это одно и то же одинокое дерево – так же, как горы, являвшие собой изломанную линию горизонта, это одна и та же гора. Только опуская взгляд на песчаные отмели, охраняемые изящными фигурками серебристо-белых цапель, можно было заметить, что линия берегов все-таки меняется и на них существует своя, непрекращающаяся жизнь. Стайки уродливых черно-белых птиц, будто стригли гребешки волн своими ярко красными клювами; другие, сложив крылья, бесстрашно кидались в воду и выныривали с небольшими серебристыми рыбками, которых довольно долго и безуспешно пыталась поразить своим копьем Ранча.

Найплам вновь приклонил голову на теплые бревна и закрыл глаза. Ранча устроилась рядом, касаясь рукой его плеча, словно проверяя, не собирается ли он оставить ее одну. Сегодня они ни о чем не говорили, а лишь слушали колыбельную, которую пела река…

Боги послали обоим крепкий сон. Может быть, они сделали это даже не из заботы, а шутки ради, чтоб усилить эффект пробуждения, потому что вместе с первым солнечным лучом в мир ворвалась какофония звуков, еще вчера абсолютно невообразимая в гнетущей пустоте кампос. Стрекот, шипение и карканье перекрывались какими-то трубными призывными звуками. А еще слышалась гулкая дробь малых барабанов, обтянутых кожей ламы, и уханье больших; звон серебряных колокольчиков, треск бобов, насыпанных в «музыкальные сосуды» и глухие завывания глиняных труб.

Найплам открыл глаза. Утро выглядело таким ослепительным, таким насыщенно голубым, что подавляло тяжелую темную зелень, оставляя в ней лишь яркие бреши, вроде, золотистой свечки цветущего дерева табебуя или красных и темно-фиолетовых гирлянд, украшавших спускавшиеся к воде лианы. Их лепестки подхватывало течение и несло дальше, кружа и играя. Пара длиннохвостых желтых попугаев, контрастно выделялась среди бледно лиловых цветов, а бабочки, колибри и прочие летающие, ползающие и прыгающие существа – желтые, синие, ярко-красные, казались снопом волшебных искр дополняющих всеобщий праздник жизни. Сладковатый аромат цветов, смешавшись с влажным запахом гнили, опьянял, наполняя тело тяжестью и ленью, хотя само слово «лень» не подходило к подданным Великого Инки.

Ранча уже стояла в середине плота, удивленно озираясь по сторонам. Найпламу казалось, что надо радоваться вместе с природой, но в ее глазах читался абсолютно животный страх, как у хищника, уставшего биться о прутья решетки.

– Что это? – она указала на берег.

– Не знаю, – Найплам пожал плечами, – я никогда не покидал Чавин.

– Но я-то бывала в Кахамарке! Там ничего нет, кроме гор.

– Значит Ланзону угодно подарить нам это великолепие. Возможно, это другой путь – не тот, которым ты шла раньше?

– Но это та же река! – воскликнула Ранча, – да, отец говорил, что где-то, за много-много дней пути можно добраться до сельвы, но не могли же мы преодолеть это расстояние за ночь?!..

Найплам молчал, и Ранча задала главный вопрос:

– …И где тогда Кахамарка?

– Там, где она и должна быть, и мы придем туда, – голос жреца был таким уверенным, что Ранча решила ничего больше не выяснять, раз это неподвластно ее уму. Она снова перевела взгляд на берег.

– Смотри, вон, ярумо – теперь я смогу развести огонь. Это дерево вспыхивает почти сразу, стоит лишь потереть его сухой кусочек чем-нибудь твердым.

– Вот видишь, – сделал свой вывод Найплам, – а в горах мы б вряд ли нашли его… хотя зачем нам огонь?

– Тебе нужно поесть, ведь теперь неизвестно, сколько мы пробудем в пути.

В это время взгляду открылся широкий плес с песчаным пляжем, испещренным множеством следов. Самих животных, правда, не было, но Ранча уверенно направила плот к берегу.

Найплам не возражал, с интересом наблюдая, как мозаика, состоящая из всех мыслимых оттенков зеленого, постепенно распадается – сначала на отдельные растения, потом на ветки и листья, а сквозь них уже начинают робко проглядывать другие цвета, принадлежащие стволам, мелким неприметным цветочкам и прячущимся от посторонних глаз птицам и насекомым. Это было очень любопытное занятие, которому можно посвящать целые часы, но плот уже плавно выполз на песок. Возникло непривычное ощущение твердой земли, когда ничего под тобой не движется, а ноги продолжают раскачивать тело сами собой.