Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как тебе? Здорово же!
– Здорово, здорово, – тихо согласился я, – но ведь осматривать больных и тяжело, и затратно. С этим-то что собираются делать?
– Понимаю, о чем ты. Здесь трудно найти какое-то вразумительное объяснение. Просто мир у нас такой.
– Ты о принципе Гейзенберга?
– Вот что пишут в газете:
«При поколении фармацевтики осмотр больных не будет доставлять никому хлопот. Больницы объединятся с банками. Регистрация, оплата, запись на обследования, Б-сканы и компьютерная томография будут происходить удаленно. Кроме того, не стоит забывать о веб-медицине. Очередей не будет. А деньги можно будет платить по излечении».
Разве тебе не хотелось бы такого?
– Утопия… – В голове моей был туман. Я был по горло сыт неясностями и недосказанностями. При мысли о том, что я уже внес плату за стационарное лечение, а с заявками на получение кредита выстроилась длинная-предлинная очередь, у меня по спине пробежал холодок.
– Все, о чем ты говоришь, можно представить как испытание, через которое должны пройти все больные. Это как экзамен в вузы. Получил нужный балл – поступаешь на лечение. Братец Ян, ты что, не учился в университете? Многие вещи, которые творятся в больнице, – это мониторинг наших передвижений в реальном времени и проецирование голограмм. Я слышала, что они отслеживают не только наши движения, но и наши мысли. Вот берут они все фантазии и иллюзии больных насчет больницы, сводят их до средних значений и конструируют образы, которые пациентам больше всего по душе. Так никто не будет пугаться с непривычки и от непонимания того, насколько далеко зашла модернизация больничного дела. Пациенты же – люди невежественные и неопытные. Тревожатся они целыми днями, думают только о том, что скоро помрут, и потому лишь пекутся по поводу того, как завершить свои дела и организовать себе чистое постельное белье. Впрочем, это, может быть, некоторая разминка перед лечением. Эдакая медицина с человеческим лицом.
– А заодно с привкусом горечи прошлой жизни и сладости нынешнего существования. – Было ощущение, словно множество больниц разных времен и эпох наложились друг на друга в одной точке пространства. Возможно, в этом проявлялась общая склонность больного сознания лицезреть взаимосвязи между вещами.
– Тебя здесь наверняка уже спрашивали об этом. Ты веришь в больницу? Веришь врачам? Прежде чем лечиться, надо себе ответить на этот вопрос. – Девушка сказала это спокойным тоном, без того негодования по поводу моего потенциального неверия, которое звучало в речах сестрицы Цзян.
– Ладно уж, мучайте меня вашими испытаниями. Пройдем и этот экзамен. Только непонятно, кто устанавливает проходной балл. Вариантов ответа на этот один вопрос слишком уж много. – В итоге ведь я, после многократных обследований и тестов, добился того, чтобы за мной закрепили статус стационарного пациента. Всеми правдами и неправдами больница, пускай вкривь и вкось, кажется, изо всех сил старалась не забывать о больных. И мои испытания по поступлению в больницу продолжались и в стационаре. Финальную оценку объявили бы, похоже, лишь в день моего полного выздоровления, либо в день моей безвозвратной погибели.
Но у меня было чувство, что в положении мира, как при репликации ДНК, где-то допустили мелкую, но значимую ошибку. Нельзя же все было воспринимать как простую голограмму! В словах Байдай отсутствовала логика или, по меньшей мере, присутствовали несостыковки. Не смел я верить ей на слово и по части иллюзий. Сразу припомнились окаменелости из древнейшей древности, выкопанные из земли и помещенные на всеобщее обозрение в музеи. Чем были эти экспонаты? Свидетельством того, что всеобщая предопределенность была выдумкой? Или же доказательством как раз того, что забавы предшествующих нам существ не были иллюзией? Все пережитое мной походило очень сильно на правдоподобную ложь, однако ложь эту я видел, внимал и ощущал настолько неподдельно, что кости отбивали друг о друга дробь. Иного объяснения ощутимой, совсем недвусмысленной боли, которая охватила мое тело, я придумать не мог. Я существую, ибо испытываю боль… Теперь только не хватало вспоминать о том, насколько мне было больно.
– Братец Ян, послушай-ка, в какое прекрасное время, со слов газетчиков, мы с тобой живем. – Байдай, не обращая никакого внимания на мое состояние, продолжила чтение:
«За веком трения палок друг о друга для добычи огня наступает век засилья коровьего навоза, за ним – век пара и электричества, за ним – век нефти и атома, за ним – век битов, и вот мы наконец подобрались к веку медицины. Это эпоха, беспрецедентная в своей грандиозности. Заправлявшие всем в прошлом интернет-компании, энергетические концерны, транспортные корпорации и финансовые структуры становятся подразделениями больниц и предоставляют все необходимые услуги для организации комплексного лечения. Только с наступлением эпохи медицины мы впервые достигаем момента, когда жизнь никто не недооценивает. С позиции философии, это можно назвать дальнейшим углублением государства в осознании собственной неполноценности. Развитие наук и технологий, в особенности таких проектов, как ”Геном человека”, позволило раскрыть сущность жизни, задать директивы, которым мы должны следовать. И именно поэтому мы с полной достоверностью можем сказать, что наше существование как таковое – своего рода болезнь, болезнь с прекрасными результатами, но от того не менее спорная и требующая дискуссии. Наиболее остро больны те из нас, кто заявляет, что они не больны вовсе. Как можно быть настолько безответственными перед социумом?»
– Да-да. – Я повидал немало людей, которые уверяли всех вокруг, что здоровье у них отличное. И как раз здоровье им при самых неожиданных обстоятельствах вдруг отказывало. Точнее, это люди, получается, отказывали обществу в надлежащем исполнении долга.
«В прошлом вероятность подхватить какое-то заболевание составляла стотысячную долю процента. Заболеть было что выиграть в лотерею. А когда человек действительно заболевал и шел искать себе врача, было уже поздно. И это, конечно же, было разбазариванием национальных ресурсов. Вместо того чтобы играть с ничем не обеспеченными облигациями и статистическими погрешностями, не лучше ли всех заблаговременно
