#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вера, – наконец сказал он, словно борясь внутри с желанием все рассказать и желанием как можно дольше скрывать правду, – я и пациенту не стал бы ничего говорить без анализов и полноценного обследования, а тебе – тем более.
– Но почему? Ведь у тебя есть гипотезы или там предположения, я не знаю… Просто скажи, какие варианты? Все настолько плохо? – Он молчал, потому она сказала опять: – Ты расстроен, я это вижу…
– Вера! У меня, конечно, есть предположения, я знаю, что это может быть… но представь, каким дураком я себя почувствую, если после обследования ничего не подтвердится. Вдруг все окажется временным недугом? Не пытай меня, прошу. Давай обменяем билеты и вернемся на два дня раньше, как можно скорее сдадим анализы.
– О нет, не стоит! – замотала головой Вера. – Два дня ничего не решат. Прошу тебя. Иначе этот отпуск навсегда запомнится как какое-то бегство, громадная ошибка, выброшенные на ветер деньги. А ведь в нем было и хорошее тоже… в нем было так много прекрасного! Я не хочу навсегда смазать все впечатление. Это наше первое романтическое путешествие.
– Хочешь ты или не хочешь, а Тенерифе теперь для меня – место, откуда я желаю сбежать как можно скорее. Только что я говорил обратное, подумать только! О! – он сделал протяжный выдох. – А теперь я жажду попасть в Москву. В отделения и к врачам, которым я доверяю.
Вера чувствовала, что он во власти эмоций, что ее возражения могут снова вывести его из себя, – он был мужчина, он был импульсивен! Потому она говорила медленно, осторожно, ненавязчиво, пытаясь подвести его к объективным суждениям.
– Ты же знаешь, что Тенерифе здесь ни при чем. Поехали бы мы сюда или не поехали… все одно.
– Да, ты права, но я ничего не могу с собой поделать. Мне хочется ненавидеть это место, и мне кажется, я уже ненавижу этот чужой остров, чуждую нам культуру, все ухоженное и упорядоченное, и глупый, дикий, необузданный океан – все резко опротивело. Я шел всю дорогу и не мог избавиться от этих мыслей.
– Так нельзя, Сережа, – покачала головой Вера. – Будь реалистом. Если бы мы сейчас были в Москве, то ты так же ненавидел бы столичные стены, клетушки, грязный воздух, заводской и автомобильный смог. – Помолчав, она решила снова попытать счастья. – Что же, пойдем… осталось немного. Ты… точно не скажешь мне?
– И не проси. Пойдем.
Спуск, проходивший меж двух горных пиков, оказался намного проще, чем весь их предыдущий путь. Ноги сами бежали вниз, в сырую низину, где была припаркована машина.
Кукурузные початки, посаженные в ряды на плантациях, качались на ветру, к каждому кусту была подводка воды, и все, казалось, было выверено и рассчитано с европейской дотошностью. На земле не росло ни единого сорняка, каждый ее клочок использовался по назначению. Во всем чувствовался уход человека, но людей нигде не было видно, словно весь этот земледельческий край был оставлен фермерами и сам себя обслуживал.
То ли яростное канарское солнце, слепившее глаза и давящее на ум, то ли физическая усталость, всегда сопряженная с опустошением душевных сил, то ли все это вместе подействовало на Сергея, и вдруг надежда возгорелась в нем. Он перестал верить, что их настиг серьезный недуг. Ему стало казаться, наоборот, что он сам себя убедил, что Вера больна: ему хотелось драматизма, хотелось страдания – и вот он выдумал себе и Вере это испытание, чтобы подогреть их страсть, их чувства. Нет, все было вздор. Теперь он верил, что это психосоматические боли и что его любимой ничто не грозит. И как он будет потом смеяться над собой! Но не лучше ли смеяться, чем рыдать?
А все-таки Вера чувствовала каждый шаг. Каждый шаг звенел, гудел и отдавался зеркальными болями во всем теле.
Глава девятая
2020 год, июнь
В конце мая на Тенерифе забрезжил свет надежды на то, что карантин на острове подходит к завершению. Границы были еще закрыты, но инфекция почти затихла, переболело всего две тысячи человек, из них большинство уже выздоровели и были не опасны для общества. Казалось, небывалая, все сметающая на своем пути буря затихла, шторм прошел, наступил долгожданный штиль. Лишь полицейские были недовольны. Они дежурили на всех крупных улицах больших городов, на пляжах, в прогулочных зонах. На лицах их кривились вялые улыбки, словно они помнили о своем недавнем всесилии и не могли простить властям столь быстрого выхода из фазы 4. Да и люди смотрели на них с опаской, но одновременно и с вызовом: мы теперь свободно гуляем, и ничего вы нам больше не сделаете, закончилась ваша власть!
Юля, Алина, Константин и дети, до этого нарушавшие режим и украдкой встречавшиеся по вечерам, теперь могли видеться, не таясь. В июне океан стал теплее и радушнее, чем весной, словно желал компенсировать жителям два месяца заточения, и пляжи начали наполняться людьми – их было не так много, но все-таки это были люди! Пляжи уже не выглядели фантастически пустыми, будто вырванными из постапокалипсиса будущего. Города и поселки, казалось, как большие звери, вставали после долгой болезни и начинали приходить в себя – медленно, покачиваясь при ходьбе от головокружения, но все-таки с каждым днем набирая силу. Часть ресторанов открылась и предложила еду навынос и доставку.
Спортсмены рано утром обегали свои городки. Дети играли на волейбольных и футбольных площадках, потому что детские были закрыты, но все-таки это было приволье! Это били ключи жизни. Старички-европейцы, давно переехавшие на Тенерифе с приходом пенсии, по вечерам помогали барам и ресторанам делать хоть какую-то выручку.
Юля и Катя, пользуясь возможностью, вечера проводили на своем тихом пляже, а на выходных вместе с Костей и Алиной уезжали в горы, посещали древние города, гуляли в лесах, где Константин то и дело начинал свои разговоры про политику и заговор, из-за чего даже дети стали подсмеиваться над ним. Он же говорил Алине: «Смейтесь-смейтесь! Над Хемингуэем тоже все смеялись, когда он подозревал, что ЦРУ его прослушивает, а в итоге он оказался прав!»
Юля все еще не могла понять себя: каждый день новая идея захватывала ее и трясла душу. Вчера она боялась открытия
