Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Вот что распознал Венцель в этом взгляде, соединившем Бенедикта и Кристину. По тому, как глядел Руди на Кристину, он понял и то, что происходит с его сыном. Чапек еще не знал, кто эта женщина, откуда она здесь взялась, но он твердо знал, что будет бороться с ней.

И все же вечер удался. С огромными шницелями и картофельным салатом, с пивом и терпким вином, с солеными крендельками и шоколадным тортом. Дети скоро совсем расшалились, и матери увели их, чтобы уложить спать. Как обычно танцевали Снежный вальс и танго Жалюзи, во время исполнения которого аккордеонист всегда фальшивил. Председатель общества, как и опасались, затянул йодлер про эрцгерцога Иоанна. Руди сначала кружил Кристину в вальсе, а потом танцевал с ней буги-вуги, и Венцель вынужден был признать, что Кристина выглядела такой же счастливой, как его сын. Бенедикт в это время с рвением опустошал бутылку минеральной воды, на танцующих он не взглянул ни разу. Около полуночи — праздник был еще в самом разгаре — Венцель собрался уходить. Бенедикт и Руди как раз отошли от стола. Дружелюбно улыбаясь, Кристина спросила его о чем-то, он скупо ответил. Потом она замолчала, на них смотрели, все заметили эту чужую женщину; может быть, еще сегодня, а завтра-то уж наверняка, все будут говорить о ней и ее непонятных отношениях с Руди и Бенедиктом, строить предположения, делать сомнительные выводы. Венцель поднялся, объяснив, что ему нужно рано вставать, это была ложь; он подал Кристине руку и сказал:

— У меня есть к вам одна просьба.

— Какая? — спросила Кристина и посмотрела на него выжидательно.

— Не приходите к нам больше, — сказал Венцель Чапек.

Потом он медленно, без особой спешки пошел к выходу.

Венцель разгладил обложку газеты для садоводов и положил ее на стопку предыдущих номеров. Аккуратно сложенные, они лежали на подоконнике, наполовину прикрытые занавеской. Жаль, что так получается, подумал Венцель, ведь все опять наладилось. С тех пор как несколько забылась безобразная история с телевизором, их мужское хозяйство стало вестись по-старому: распределение обязанностей, вечера, как обычно, за шахматами или карточной игрой и скупыми беседами. Венцелю было ясно, что долго это не продлится, что Руди и Бенедикт в любом случае отдалятся от него. Но нельзя было допускать, чтобы это произошло из-за той женщины.

Зимой деревня продувалась всеми ветрами. Не было ни холма, ни леса, который умерил бы их силу. Они проносились над равниной, срывая снег с крыш, заставляя стлаться по земле дым из труб. Ивы на берегах замерзшей речушки, не сопротивляясь, гнулись в любую сторону. Когда жители деревни выходили на улицу, то сделав глубокий вдох, потом уже не открывали рта, чтобы пронизывающий ветер не морозил зубы.

Агнес зашла в лавку, чтобы купить то немногое, без чего невозможно было обойтись. Она здесь уже три недели. Ей не пришлось долго раздумывать, когда страх заставил ее искать новое пристанище; в голову ей пришла лишь эта деревня, на краю которой находился ее участок. Агнес нашла маленькую комнату в доме рабочего, каждый день ездившего в большой город, где он работал в столярной мастерской. Его жена сидела дома, она обрадовалась дополнительному скромному приработку. Вечерами Агнес допускали на кухню, где собирались все остальные, ей разрешали пользоваться плитой, а по выходным — мыться в душе.

Агнес торопливо шла по деревенской улице, в последнее время она мерзла больше, чем раньше. «Это нервы, — говорила она себе, — мои нервы сдают». Она надеялась, что сегодня вечером ее не начнут снова расспрашивать, почему она здесь. Правда, интерес к этому вопросу прикрывался невинными фразами, но, поскольку она ничего не могла толком объяснить, он возникал снова и снова.

«Что же я могу сказать, — думала Агнес, — не говорить же им, что мне просто необходимо было уехать, иначе я умерла бы от страха».

Хозяйка чистила сельдерей и желтую репу и мыла белые говяжьи кости в холодной воде.

— Поешьте с нами супу, — сказала она. — Вы совсем посинели.

Агнес благодарно кивнула. Ее привлекал не суп, а возможность побыть вместе с другими, пока семья обедала. Все располагались за кухонным столом: дети — в углу, хозяйка и ее муж — на двух просиженных стульях с узкими спинками. Агнес брала себе табуретку, у табуретки были три ножки, и она напоминала скамеечку для дойки. Эта совместная молчаливая трапеза и то, как ее участники осторожно дули на постоянно менявшие форму блестки жира, если суп был горячим, навевали ей мысли о родной деревне, о давно снесенном домике родителей, где Агнес была лишней за столом. Она понимала теперь, как приятно быть среди людей.

После неожиданной встречи Кристины с Руди Чапеком в квартире Агнес, та еще два раза приходила убирать к Кристине. В первый раз Кристина лишь мимоходом упомянула Руди, заметив: «Теперь у нас есть общие знакомые». И все же Агнес чувствовала, что Кристина ждет от нее объяснений. Но она не стала ничего объяснять, а молча, с ожесточением принялась за работу. Кристина не спускала с нее глаз, что-то враждебное встало между ними. Вернувшись вечером домой, Агнес не могла удержаться от слез, она плакала от собственной беспомощности. Мысли ее путались, как ни пыталась она найти выход из ситуации, которую сама считала безвыходной, но так ни до чего и не додумалась. Страх перед следующей встречей с Кристиной все возрастал.

Во второй раз Агнес опоздала. Она сделала большой крюк, а потом неожиданно пустилась бежать, так что примчалась к Кристине, совсем запыхавшись. Кристина стояла в передней, она сказала:

— Ты, наверное, больна, иначе бы ты не опоздала.

«Вот оно, — неожиданно осенило Агнес, — конечно же, я больна, по крайней мере на какое-то время, может быть, тогда все разрешится само собой». Она не смогла произнести спасительную ложь. Молча достала пылесос и заторопилась мимо Кристины в гостиную. Кристина остановила ее и, взяв за руку, сказала так же дружелюбно, как прежде:

— Пошли-ка, Агнес, нам нужно поговорить друг с другом. Не сердись на меня за мое любопытство, — продолжала Кристина. — Я не хочу вытянуть из тебя то, чего ты не хочешь говорить. Расскажи мне только, откуда ты знаешь Руди Чапека и Бенедикта Лётца.

Агнес сидела на стуле, который был для нее слишком велик.

— Вы же еще не пили кофе, — вспомнила она вдруг и вскочила с места.

— Это подождет, — возразила Кристина, — сейчас посиди со мной. Ты не хочешь говорить. Ладно. Тогда послушай меня. Я виделась с Руди Чапеком после той встречи у тебя дома. По личному делу. Он сказал мне, что ты хорошо знала мать Бенедикта Лётца.

Агнес послюнила палец и попыталась стереть крошечное пятнышко со стеклянного блюда. Пятнышко не исчезло, лишь стекло стало мутным. Агнес чувствовала какое-то непонятное жжение в голове, мешавшее ей отвечать.

— Этот Руди, — запинаясь, пробормотала она наконец, — этот Руди ничего не может знать. Он навязался Бенедикту и его отец тоже, хотя Бенедикт не их поля ягода. А теперь они воображают, что что-то знают о нем, что понимают его, это же смешно, поверьте мне.

Но Агнес не смеялась. Она думала лишь о том, как ей отвлечь Кристину от опасной темы, как опровергнуть тот факт, что она знала мать Бенедикта, как отпереться от этого знакомства или изобразить его мелочью, не заслуживающей внимания.

Кристина все еще смотрела на нее. Агнес ощущала это, хотя и сидела отвернувшись. Она слышала Кристинино дыхание, дыхание, какое бывает у молодых женщин, мягкое и легкое даже в волнении. Такое дыхание было и у Клары Вассарей.

— Руди Чапек любит Бенедикта, — сказала наконец Кристина. — И ты тоже. Теперь я знаю, что любишь. Почему ты не хочешь признаться мне в этом, Агнес?

Агнес крепко сжала губы. Только ничего не говорить сейчас, только бы не выдать себя, только бы не делать ничего такого, что извлекло бы на свет божий все эти с таким трудом похороненные тайны ее трудной жизни. Лучше ложь, какая-нибудь глупая ложь, чтобы встать наконец с этого ужасного стула, избавиться от угнетающей ее близости Кристины.

— В чем это я должна признаться? — услышала Агнес собственный голос. — То, что я знаю Бенедикта Лётца, вам известно. Не знаю, люблю ли я его. Может быть, и люблю, потому что у него не было матери. Или почти не было. Никто не знает, жива ли она. Я почти не знала ее.

То была ложь, которая могла стать спасительной. А впрочем, возможно, и нет. Да и было ли это ложью? Ведь, в конце концов, она не знала Барбару такой, какой та была на самом деле, ее никто не знал.

— Ну ладно, Агнес, — сказала Кристина и тихонько разжала своими прохладными пальцами руки Агнес, судорожно вцепившиеся в край стола. — Вообще-то, ты знаешь, почему я тебя расспрашиваю? Не потому, что меня очень интересует мать Бенедикта. А потому, что меня интересует мать его матери. Клара Вассарей.