Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот Диммо был аульским полудурком. С утра до вечера он только и делал, что жевал: корку хлеба, недозрелый кусок арбуза, зачерствелый хичин, незрелое яблоко — ел все съестное, что попадалось ему на глаза. Наверное, у него был железный желудок: не раз люди видели, как он глотал голубиные яйца прямо со скорлупой. В ауле не было девушки, к которой бы он не набивался в женихи. А те шарахались от него, как от прокаженного.
— За Диммо? — Девушка, видно, была простушкой. Глаза ее округлились.
Над станом прокатился взрыв хохота.
— Успокойся, не отдадим. — Жамилят положила руку ей на плечо. — Очень прошу тебя: старайся. Ведь ты механизаторов кормишь, а они важные для колхоза люди. Вон они, смотри, какие гвардейцы.
— Куда ей приготовить такие чуреки и такой хантус! — сказал чумазый тракторист.
— А вы бы помогли, если она не справляется. Чего было ее ждать? Могли бы сварить мамалыгу с маслом. Ну, Ибрахим, нам пора за дело. Едят они хорошо, а теперь посмотрим, как пашут.
Ибрахим направился с ней к тракторам.
Измерили глубину вспашки сперва у одного, потом у другого тракториста. Подошли к третьему.
— Чей это? — Жамилят указала ореховым прутиком на трактор. — Мелко пашет. Могу поспорить, глубина, вспашки — не больше пятнадцати сантиметров.
— Нет, так мелко не будет, — ответил тракторист.
— Ну-ка, замерим, — попросила она Ибрахима.
Он развернул свой железный складной метр.
— Семнадцать сантиметров.
— Я же сказала: мелко!
— Сейчас же опустите лемеха. — Ибрахим строго взглянул на тракториста. Повернулся к бригадиру: — А ты, Асланов, за их работой следи — твоя обязанность. И прошу всех запомнить: будет мелкая вспашка — заставлю перепахивать. Давайте условимся впредь: глубина вспашки — не меньше двадцати сантиметров. Думаю, повторять не придется?
— Как сказали, так и будет, — смутился бригадир. — Я ведь тоже так объяснял. — Он погрозил пальцем нерадивому трактористу. — Но не все, видно, поняли....
Жамилят отошла в сторону, что-то высматривая в разворошенной плугом земле. Ибрахим подошел к ней:
— Что ты там отыскала?
Жамилят нагнулась, что-то подняла.
— От нашей трехлинейки. — На ее ладони чернела изъеденная ржавчиной гильза. — Возьму на память. — Она положила гильзу в карман телогрейки. — Ну что, поехали дальше? — Взяла под уздцы своего пегого коня. — Надо успеть в первую бригаду. Там, наверное, уже вскрыли бурты.
Увидав ржавую гильзу на ее ладони, Ибрахим вздрогнул. Вспомнился ему партизанский отряд, в котором он командовал отделением, вспомнил и ее, Жамилят, — серая юбка, армейский ватник, шапка-ушанка. Кроме нее в отряде было еще четыре женщины — это были жены красных командиров, которым грозила смерть в оккупированных селениях. Тогда, в середине зимы, эти горные склоны были покрыты снегом, бугристые дороги — льдом. Вспомнил, как однажды его отделение поздним вечером прокралось в Большую Поляну, — в село входили вон с той стороны, из заиндевевшего леса. Перед этим весь день хоронились за деревьями у опушки, засекая, где, в каких домах разместились фашисты. У отделения было задание — взять «языка», но в бой не вступать. Помнится, Жамилят первая заметила, как из школьного здания, превращенного в казарму, вышел высокий худой немец, направился к соседнему дому, в курятник.
«Там бы его и накрыть», — шепнула тогда Жамилят.
Впятером они бегом, огородами пробрались к курятнику. Жамилят осталась возле двери — сторожить, а четверо мужчин юркнули в курятник. Борьба в темноте была короткой, в мгновение ока кляп оказался у фашиста во рту. Связали руки, вытолкнули из двери и поволокли к опушке, где их ждали кони. Жамилят первой вскочила на лошадь, пленного ей перекинули, как мешок, впереди седла, и группа спешно отошла в горы, где расположился партизанский отряд.
Эта операция хорошо сохранилась у Ибрахима в памяти.
Вскоре после той вылазки Ибрахим получил пулевое ранение, его отправили на Большую землю, в госпиталь. А из госпиталя — на Второй Украинский фронт. Так и расстались их военные дороги... Он ничего не знал о судьбе Жамилят, хотя и не раз вспоминал ее, — до тех пор, пока не столкнулся с ней в Нальчике в коридоре министерства.
...Кони зашагали по пашне, вспугивая грачей, скворцов и полевых синиц. Ибрахим заметил Жамилят, что она должна была бы его отругать. Как за что? Плохо проинструктировал трактористов насчет глубины вспашки, а ведь это его первая сейчас забота. Она улыбнулась и ответила, что незачем ругать, если человек занялся самокритикой.
— Просто у тебя мягкое сердце, Жами.
— Спасибо на добром слове, — снова весело улыбнулась она. — Сердце мягкое для тех, кого оно считает своими друзьями... для тех, кто ему дорог.
— Если я правильно понял, оно мягкое и для меня, не так ли?
Рассмеявшись, Жамилят подстегнула коня.
— Вон куда забрела наша беседа!
— Все это шутка, конечно.
Пустив лошадь вскачь, она далеко обогнала его, крикнув издали:
— Не отставай!
Стремглав неслись два всадника по склону горы. Терпко пахла земля, вспоротая плугами, готовясь принять семена. Вдали белели снежные шапки гор, их белизна казалась далекой и недоступной. Такой же недоступной казалась Ибрахиму и всадница, за которой, храпя, со всех ног спешил его вороной.
2Как в воду глядел отец Жамилят, старый Хамит, когда однажды говорил дочери, что не избежать ни ей, ни ему людских пересудов: уж больно на виду она, каждая соринка с бревно кажется тому, кто хочет что-то увидеть, опутает ее паутина молвы. Люди-то разные: одни вроде бы по добросердечию, а другие с намеком, но стоит появиться Хамиту на ныгыше, — все лезут с советами да предосторожностями. Только и слышит:
— Хамит, как ты допустил, что твоя дочь председательницей стала? Не для женщины эта должность — ни сна, ни покоя.
Или:
— Хамит, где видано-слыхано, чтобы незамужняя женщина, да еще в соку, заправляла такими делами? Помяни меня, не сегодня, так завтра поведется какая-нибудь сплетня. Приплетут к ней кого-нибудь из мужиков.
Или:
— Хамит, повезло тебе: теперь и дождь будет лить в твое озеро. Все колхозное добро тебе сам аллах в руки дал...
Или:
— Хамит, не откладывай, начинай строить дом. Дочь
