Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

Колхоз «Светлая жизнь» раскинул свой стан на правом берегу. На невысоком холмике — белая палатка. За ней — еще одна, возле которой в яме горит костер. Над костром — огромный котел. Какой же праздник без вареной баранины, без шорпы?

Ряды арб и бричек. Они выстроились, как на параде, а перед ними — длинные столы, на которых «пастбищные» библиотеки, доски с обязательствами бригад, деревянные и металлические миски, кружки, ложки, ведра, цедилки, теплая одежда для скотоводов: бурки, башлыки, войлочные шляпы, брезентовые плащи, стеганки, брюки, кирзовые и резиновые сапоги; патефоны, рядом с ними стопками, как хичины, лежат грампластинки.

Посреди поляны высится длинная гладкая жердь. На ее макушке полощется ореховое знамя[22].

Народу кругом — яблоку негде упасть. И, конечно, гяпчи[23], в войлочной маске, красноглазый, уже ходит по кругу. Вот, поплевав на руки, он направился к ореховому знамени. Сделал вид, что хочет взобраться по жерди, но не пролез и метра — сорвался.

Стоявшие рядом девушки-телятницы смеются, наблюдая за гяпчи. А он снова лезет по жерди и снова падает. Но тут же вскакивает, хватает в руки войлочную плеть, садится «на коня», которого ему заменяла фундуковая палочка, и скачет на смеющихся девчат. Взмахнув мягкой плеткой, хлопает одну из них по заду. И девчата — врассыпную, взвизгивая и прячась от гяпчи. Из палатки вышли Жамилят и Харун, и гяпчи, взгикнув по-жеребячьи, мчится на своем коне к ним.

— Прошу всех внимания! — кричит гяпчи. — Все будьте готовы! Сейчас праздник начнется. Ну, а если кто-нибудь не поднесет мне гоппан с бузой, того я отхлещу своей плеточкой. Тпру-у! — прикрикнул он на своего «коня». — Куда рвешься? День только начался, а ты, я смотрю, уже захмелел.

Должно быть, запах свежего мяса привлек двух орлов, гордо выплывших из-за гор. Они парят высоко над лагерем.

Грянул выстрел, возвещая о начале праздника.

На поляне комиссия из района. Она уже в полном составе. Тут и председатели колхозов. Разговор непринужденный, но все, скрывая нетерпение, ждут, когда мимо поведут скот. Сразу будет видно, в чьем хозяйстве он перезимовал хорошо, а в чьем — мыкал горе.

Вот повели быков-производителей. Затем телят. Доярки погнали своих подопечных коров...

Блеяние, мычание, крики погонщиков, звуки пастушьей дудочки.

Но только последнее стадо миновало комиссию — тут же на поляну вырываются всадники, перегоняя друг друга.

Скачущий вперед всадник на караковом коне хватает ореховое знамя. Остальные — их шестеро — бросаются следом за ним. Кони несутся во весь опор, а зрители возбужденно кричат:

— Добавь, Добеш, добавь!

— Оллахий, этот теперь никому не уступит знамя!

— Глянь, второй его догоняет!..

Наездники на полном скаку приближаются к речке. Кони, словно на крыльях, переносят их на другой берег, а дальше — холм, всадники скрываются за ним — и вот появляются вновь, но кони уже не летят стремглав, а идут шагом, наездники с трудом удерживают их, разгоряченных.

Ореховое знамя по-прежнему в руках у джигита на караковой лошади. Вот он въехал в круг, спешился. Его окружили со всех сторон. Девушки прикрепляют к знамени носовые платки, цветочное мыло, флакончики с духами, конфеты.

В это время раздался веселый голос гармошки, барабана и зурны. Молодежь поспешила к музыкантам. И вот уже парень и девушка плавно заскользили в танце.

А между тем районная комиссия продолжает свою работу. Еще и еще раз проверяется пастушеская амуниция, не забыли ли чего. Колхоз «Светлая жизнь» на проверке выглядел неплохо, правда, вот скот после зимовки — много хуже, чем в других хозяйствах.

К Жамилят подошел Амин Гитчеев.

— Смотрите, на большом перевале тучи. Как бы не хлынул дождь. — Он с беспокойством смотрел в сторону гор.

— Теперь не страшно, — ответила Жамилят. — Работа у нас подошла к концу. Вовремя управились.

Грянул ливень внезапно. Все бросились к палаткам, откуда дразняще уже пахло готовым шашлыком и шорпой. Спешил с другого конца поляны и Ибрахим, но на его пути, как ангел Азраил, возник еще прихрамывающий после больницы Салман Токашев.

— Салам, Ибрахим! Как хорошо, что мы встретились! — Салман был «под мухой».

— Салам!

Салман подобострастно, долго жал Ибрахиму руку. Что ему пришло в голову? Может быть, надежда получить через Ибрахима руководящее место? Кто знает?

Они стояли на берегу речушки! От дождевых потоков, стремящихся с гор, она с каждой минутой становилась стремительней и полноводней.

Под дождем оба промокли до нитки. Ибрахим чувствовал, что Салман настроен на какой-то решительный разговор. Но о чем им говорить? Да и о чем вообще можно говорить всерьез под проливным дождем?

— Пойдем в палатку, — предложил Ибрахим.

— Нет, мне туда ни к чему.

— Куда же ты хочешь — к вдовушкам с птицефермы? — усмехнулся Ибрахим, вспомнив недавнее нашумевшее происшествие.

Салман, минуту назад благодушный, вдруг весь подобрался, словно и хмель с него сошел.

— Уж если говорить о вдовушках, — да будет аллах свидетелем! — ты устроился намного лучше меня, Ибрахим, — проговорил он, растягивая слова.

— О чем ты? — не понял тот.

Салман не спешил с ответом.

— Что ты имеешь в виду? — снова спросил Ибрахим.

— Тебе лучше знать, что я имею в виду. Я говорю о той, из чьей машины ты не вылезаешь, спелись — водой не разлить. Удачно у вас получается: с одной стороны, ты — вдовец, а она — вдовушка...

— А с третьей стороны?! — вскричал Ибрахим. Кровь прилила к голове, шея и лицо его стали пунцовыми.

— А с третьей — Али. Но он сбоку припека, как я понял, — не моргнув закончил Салман.

— Что-о! — набычился Ибрахим и пошел на Салмана. Тот отпрянул к речке. — Что, что? — взял его Ибрахим за грудки. — Да ты знаешь, кого ты порочишь? — Салман, изловчившись, вывернулся, скакнул назад, нога его зацепилась за камень, и он рухнул в воду. Его войлочная белая шляпа понеслась по течению.

Метров через тридцать он вылез из воды, жалкий, как мокрый петух.

— Видно, давненько ты не купался, — крикнул ем Ибрахим.

— Я тебя... Я тебя... Я... — не мог отдышаться Салман.

— Ну что ты меня?!

— Я так не оставлю... В суд!.. Я в партком доложу.

Салман в бессильной злобе сжимал кулаки.

— Если в суд... Знай, сам первый получишь за клевету.

— Это не клевета. Об этом все