Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

– То есть возвращаются из-за границы? – обрадовался Чагдар.

– Вертаются, – хмуро подтвердил старший. – Да только нихто им тут не радый. Земли-то ихние уже расподелили, тому как ничейные стали. Хто из калмыков тут оставался, в голод-то перемерли аль к своим в афтономию подались. Ну, и начинаюцца знову терки.

Чагдар хлопнул себя по лбу. Мужички посмотрели не него с оторопью: подумали, наверное, что сбрендил. Чагдар дернул ручку двери в соседний вагон – заперта.

– Следующая остановка в Сарепте будет? – поинтересовался Чагдар.

– Нету теперь Сарепты, есть Красноармейск, – просветил старший.

– Что, немцев опять выслали?

– Не, немцы на месте, горчицу свою сеют да табак. Но город перехрестили. Тебе, што ль, сходить в Сарепте? – с потаенной надеждой спросил младший.

– Нет, товарища хочу поискать по вагонам.

– Ето ты здря надумал. Тут ишшо до сей поры бандюки вдоль дороги шастают – ишшут, чем поживицца. Выйдешь, а потом не зайдешь.

Чагдар прильнул к стеклу вагонной двери. Поезд шел вдоль Волги. На воде кипела жизнь: лодки, баркасы, баржи, груженные лесом, углем, камнем. Ярко-желтые поля цветущей горчицы, кипенно-белые яблоневые сады… Вид за окном был буйно-праздничный, и Чагдар растрогался до умиления.

На станции Красноармейск по перрону сновали торговцы рыбой, раками, табаком, горчичным маслом, пряниками. Чагдар только теперь вспомнил, что так и не поел. Купил нечерствеющий сарептский пряник. Прежде чем откусить, понюхал. Пряник пах, как в детстве: гвоздикой, корицей, бадьяном. Отец привозил такие с Великокняжеской ярмарки. Чагдар надкусил уголок и слизнул тягучее коричневое варево из арбузной мякоти. Хоть что-то хорошее из детских лет осталось неизменным… Спасибо немцам!

Жмурясь от удовольствия, умял лакомство. Мужички-попутчики с аппетитом обсасывали клешни багровых раков, разложенных на газете. К ракам у Чагдара отношение было брезгливое – все равно что червяков есть. Он прошел в вагон. Его полка, опять под потолком, не пустовала: мешочники, ездившие за товаром в Царицын, сложили туда свои узлы. Зато потеснились и уступили место у полуоткрытого окна, разглядывая его так же откровенно и пристально, как мужички из тамбура. Чагдар отвернулся, стал смотреть в окно.

Поезд теперь повернул в глубь степи. Почвы здесь другие, каштановые, солонцы да солончаки, пригодные больше для выпаса. Балки да овраги, распашешь – выветрится почва и поползет вниз. Но пришлые хохлы давно уже пашут, и кое-где среди молодой сизой полыни зелеными заплатками всходила посеянная пшеница. Вдруг в низине глаз выцепил калмыцкие кибитки. Десятка полтора тощих овец паслось неподалеку. Сердце застучало, в носу захлюпало. Запечатанная в самой глубине надежда, что отец и Дордже живы, вырвалась наружу, забилась жилкой в висках.

– Станция Жутово, – прокричал на весь вагон проводник.

На перроне было пусто. Видно, нечего предложить жутовцам вагонному люду. Поезд встречала лишь свора тощих, облезлых собак. Из окон полетели рыбьи головы. Собаки ловили добычу на лету, подпрыгивая и сшибая друг друга.

Когда подъехали к Котельникову, солнце уже садилось. Состав тащился невыносимо медленно, не то что бронепоезд, на котором Чагдар ехал сюда из Царицына в 1918-м. Тогда гнали во весь опор, кочегары спин не разгибали – к Котельникову подступал генерал Мамонтов. На станции – месиво, котел, скопище поездов, людей, коней… А теперь на платформе пусто, выбитые окна станционного здания заколочены фанерой. Лишь несколько баб шустро сновали вдоль поезда, предлагая каленые семечки и вязаные платки.

Перед наступлением темноты проводник велел закрыть все окна – грабители обычно нападали на поезда ночью. Ждали на поворотах, где поезд сбрасывал скорость, и лезли с коней прямо в открытые окна. Чагдар поснимал поклажу соседей с третьей полки и полез наверх. Если что, стрелять оттуда сподручнее.

Ночь, однако, прошла спокойно, а на рассвете поезд пришел в Зимовники. Чагдар соскочил на перрон раньше, чем проводник, и побежал к вагону, где ехал человек в котелке. Оттуда выгружалась толпа мужиков, что везли из Царицына лемеха к плугам, цепы, молотки, гвозди и скобы в новеньких цинковых ведра. Задыхаясь от нетерпения, Чагдар протиснулся ко входу в вагон и лоб в лоб столкнулся со спускавшимся вниз Очиром. Увидел, как дернулась голова брата, как расширились глаза, как невольно открылся рот, прочел на лице и удивление, и радость, и оторопь, и недоверие.

– Мендвт, аах! – хрипло поздоровался Чагдар по-калмыцки.

– Менде, дюю! – негромко ответил Очир и, переложив саквояж в левую руку, похлопал правой Чагдара по плечу. И непонятно, что больше было в этом движении – приветствия или отталкивания. Чагдар потянулся обнять брата, но непослушная кисть соскользнула, словно погладила Очира по груди. Тот не понял жеста и смешался, глядя при этом за спину Чагдара.

Чагдар обернулся. Мужики смотрели на них во все глаза. Братья, не сговариваясь, молча двинулись прочь от вагона.

– Подводу надо найти, – сказал Очир.

– Да, – согласился Чагдар.

– Давно дома не был?

– Два года.

– Писал нашим?

– Не мог.

– То есть неизвестно, живы ли отец с матерью, – заключил Очир.

– Мать во время отступа зарубили. Под Новороссийском.

Очир проглотил ком в горле.

– А отец?

– Жив был в двадцатом. Я им с Дордже кое-что оставил. Может быть, вытянули.

Телег у станции не было ни одной. Двинулись навстречу восходящему солнцу, к хуторским домам, темневшим чуть в стороне от железной дороги. На окраине – незаконченные срубы, их собирали заново из старых бревен. Теперь понятно, зачем мужики закупили в Царицыне столько скобянки.

Хутор уже проснулся. Бабы несли из колодца воду, раскочегаривали у крылец самовары, мужики точили топоры, правили пилы, отбивали лопаты, дети постарше колупались в огородах, сажали картошку.

Братья молча прошли улицу из начала в конец. Ни одной лошади. И ни одного скуластого лица. Хутор, носивший название Калмыцкий, в котором до войны насчитывалось больше трехсот дворов, приходское училище, хурул и две паровые мельницы, был жив и даже укрупнялся. Только теперь он был заселен исключительно пришлыми.

Не сговариваясь, братья развернулись, чтобы идти обратно, и замерли. Почти у каждых ворот стояло теперь по мужику. Кто с лопатой, кто с топором, кто с дрыном.

– Вам, господа-товарищи, чево тут надобно? – не здороваясь, спросил ближний к ним, с лицом рябым, словно яйцо сороки. – Чево высматриваете?

– Подводу хотим нанять. До Хар-Салы, – объяснил Очир.

– Какой такой Харсалы? – не понял рябой. – Нету тута такой.

– Васильевским еще хутор называют.

– А! Так бы и сказали. – И рябой зычно прокричал на всю улицу: – Подводу они хочут наймать. До Васильевского.

– До Васильевского? Так там, почитай, никого не залишилось, – пробасил в ответ сосед справа.

– А чево дают? – поинтересовались с дальнего конца улицы.

– Чево дадите? – повторил вопрос рябой.

– Коробок спичек дам, – громко пообещал Чагдар. – Полный!

– Ну-ка