Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– А у меня какой?

– Вот такой... с черточками, – Наденька показала на одну из портьер, оранжевую, с темными штрихами по полю и засмеялась. Она смеялась со взвизгами, щедро, жаворончато. Раиса вторила ей, но прерывисто, глухо, в себя.

Девочка скоро уснула, закинув ей на живот мягкие с пережимчиками ножонки. Дышала спокойно, и в квартире все было спокойно и на месте. Но чего-то не хватало. Тревожило что-то. Что? А, не слышно дыхания Мухина.

– Ваня! – позвала Раиса и, вскочив с постели, вышла из спальни.

Соскользнув со стула, Мухин лежал на полу бесформенной кучей отчуждающей себя плоти. Из-под набрякших коченеющих век неодушевленно и тускло просвечивали белки в красных прожилках.

– Ваня! Ваня! – выворачивающим душу голосом звала Раиса и дула в ноздри, и трясла за плечи, забыв о том, что сама врач. Плеснув в ложку лекарства, влила в стиснутый рот и расправила безвольное, скрюченное тело: позвав Стешу Лукашину, побежала в медпункт.

После укола Мухин открыл глаза, улыбнулся.

– Опять выкарабкался? Спасибо, Раечка! – тихо, медленно заговорил он. – Это ты меня выцарапала...

– А ты что, собирался гармошку покупать? – усмехнулась Раиса, и голос ее по окраске теперь точно напоминал что-то оранжевое, теплое, а черные штрихи на оранжевом означали иронию. – Такие расходы в моей смете не предусмотрены.

– Кончаются силенки. На раз плюнуть осталось...

– А сын? – резко мотнув головой, отчего вздыбились гривой волосы, вскричала Раиса. – Кто сына будет воспитывать, Ваня? – Склонившись к уху, шепнула: – Ведь я беременна...

Мухин поцеловал ее ладошку и засмеялся беззвучно и радостно, словно поверил.

– Умница моя!!! Сын, значит?

– Сын, Ваня, только сын! Ну их, девок, тряпичницы!

Солнце, повисев над горизонтом, стало взбираться наверх, расталкивая чуть подкрашенные лиловые облака. Стеша, сидевшая в другой комнате, позвала Раису.

– Увози его, Рая! – зашептала она, осторожно притворив дверь. А стенка была как бумага: шепчутся – все слышно. – Увози... лечи. Если хочешь, чтобы жил.

– Будет жить! Я ему... я ему сына рожу... когда-нибудь.

«Родишь... – вздохнул Мухин. – Только не мне, Раечка».

– Можешь и там родить... в городе. Пожалей мужика!

– Не пой! Чего ты разнылась? – рассердилась Раиса, но, поостынув, извинилась. – Он делом дышит, Стеша... Отними дело – завянет. Такой характер...

Стеша пригорюнилась, покачала головой и, забыв переобуться, в Раисиных комнатных туфлях ушла домой.

Мухин лежал с закрытыми глазами, а губы, разрезавшие длинное складчатое лицо, шевелились, выговаривая два слова: «Сказка моя!»

Часов в семь забежал Лукашин, принес пару лебединых яиц.

– Подарок... от птичьего народа. Его доблестному защитнику.

– С намеком подарок, – усмехнулся Мухин. – Мол, ни на что другое не гож, так хоть цыплят высиживай.

– Сумеешь? – хохотнул Лукашин и прислушался: вдали громыхнуло. С севера наплывали темные тучи. Только что чистое небо нахмурилось, осуровело. Сердито ворочалась Курья, шуршали старые лишайники. Сверху, за Истоминым бором, упала гибкая золотистая змейка. Рявкнул гром.

– Гремит! – тревожно поежился Лукашин. – А у меня как раз спуск инструмента.

– Иди туда, Паша, – тихо сказал Мухин и легонько подтолкнул мастера. – Иди... я, может, больше не встану...

– Мели, Емеля! – грубовато сказал Лукашин, а голос предательски задрожал. Отведя глаза, посулил: – Вот встанешь, так я тебя... я тебя так пропесочу! Чирикаешь тут, воробушек!

– Тише, Паша! Тише, жену разбудишь. Она всю ночь не спала.

Подремав с полчаса, Раиса встала.

– Отдохнула бы... всю ночь суетилась, – сказал Мухин.

– У меня там старик... пойду попроведаю. А ты спи, – поцеловав мужа, Раиса ушла.

– А я помирать собрался, – сказал Истома.

После кровоизлияния в мозг слух и речь восстанавливались с трудом, зрение нарушилось. Отглядели свое зоркие глаза охотника. Может, поэтому их часто затягивало на все отзывчивою слезой.

– Да что вы, Истома Игиатьич? Такой корень! Живите! – щупая едва слышный пульс старика, говорила Раиса.

Истома шевельнул обметанными землей губами и, не желая тратиться на пустые слова, на неоправданные движения, почти внятно проговорил:

– Конец пришел... Позови Юру.

«Видно, вправду помрет!» – вздохнула Раиса и, забыв накинуть плащ, через ливень побежала за Станеевым. Нашла его в мастерской. Станеев вытачивал какую-то шпонку, вытачивал старательно, оттопырив губы.

– Истома умирает... Тебя звал, – сказала Раиса.

Едва не опрокинув врачиху, Станеев помчался к больнице, размахивая на ходу драчевым напильником.

– На улку вынеси, Юра, на вольный воздух, – попросил Истома, непослушными, стынущими пальцами прикасаясь к горячей, к взволнованной руке Станеева. – Сутунок на чердаке... Схорони рядом с Толей.