Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мурунов и Лукашин собрали рассыпавшихся рабочих и, заведя трактор, стали оттаскивать то, что еще можно было спасти.
Осколок трубы ударил в болотник, пробил капот. Трактор дрогнул, сунулся носом и заглох. Тракторист озлобленно рвал рычаги и скалил зубы.
– Венька, сукин ты сын, вылезай! – кинулся к нему Лукашин и бестолково заколотил кулаками по кабине, не сознавая, что в гуле и грохоте его все равно не слышно.
Тракторист выпрыгнул.
Пламя фонтана и горящих теперь уже шести грифонов перекинулось на ветки ближних деревьев.
– Рубить! Деревья рубить! – кричал Водилов, а сам побежал к студентам и скоро вернулся с бензопилой.
Трактор взорвался, добавив жару, добавив грохота.
Перекрывая дорогу огню, буровики и студенты рубили просеку. Летела щепа, а стука топоров и визга пил не было слышно. Казалось, совершается какой-то диковинный ритуальный танец, а взмахи топоров, судорожное вращение пил, трагические гримасы лиц – все это нарочно. Правда, щепа и опилки были настоящие. И деревья, падающие одно за одним, – тоже.
Эти деревья взлелеял Истома.
18Истома с трудом отлепился от ствола и лег на спину. Шум дождя, гром небесный и гром земной слились для него в единый мощный и неравномерный гул, похожий на ураганный вой ветра... Ветер качал, клонил к долу деревья – почему-то березы, очень похожие на березы, которые росли когда-то в теперь уже позабытой родной деревне. Ветер лохматил травы, пенил реку. Над самой головой, на старой клешнястой березе с мозольными струпьями рваной коры спряталась от ветра кукушка.
«Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» – как в босоногом детстве бывало, вопросил Истома птицу-пророчицу. Она испуганно вытянула взъерошенную серую шейку и молча перелетела на соседнее, на молодое дерево с чистой и ровно сияющей корой.
«Сколько?..»
Птица молчала. А ветер задирал ей перья, ломал хвост.
– Ку-кууу... – не Истоме, кому-то другому посулила она. Но как странно кричит птица.– Куууу...
Истома водил перед собой незрячими пытающими глазами, искал померещившуюся ему кукушку и перебирал правой послушной рукой заклочившуюся мокрую бороду.
«Ведь я помирать собрался...» – подумал старик, отметив, что в мыслях он не картавит, хотя после паралича буква «р» в словах пропадала. Береза с кукушкой и взволнованная река куда-то исчезли, а вой ветра заглушил взрыв, потом другой, третий, которые Истома принял за выстрелы.
«На острове стреляют... до чего додумались, варнаки!» – осудил умирающий. Он не мог видеть того, что творилось на буровой, не знал, какой опасности подвергаются люди, но в минуту прозрения понял, что там опасно и нужно помочь людям и нужно помочь зверям, томящимся в неволе. Тревога придала обезжизненному телу приток сил. Истома перевернулся на правый бок, перевел дух и, загребая действующей рукою, отталкиваясь той же ногою, пополз.
Все прошлые предчувствия смерти, все чувства, с ней связанные, отодвинулись, отстали. Теперь им двигало одно-единственное желание, одна-единственная цель: успеть доползти до кораля раньше собственной смерти.
Каждый клочок земли, каждая кочка и каждая травинка тут были знакомы. Истома полз медленно и вихлясто, ощупывая перед собою все, что встречалось на пути, менял направления. Добраться! Во что бы то ни стало добраться!
Звери должны подать голос. Они, как и люди, не могут молчать, когда земля в опасности. Они, наверно, рычат, визжат, издают все те звуки, которым обучены природой, но Истома, почти потерявший в этом аду слух, не может их услышать.
Вот слабые, неизвестно откуда взявшиеся силы кончились. Истома уткнулся лбом в мокрую мшистую кочку, обнял ее и сделал передышку.
«Идти надо, – как здоровый когда-то приказал он себе, подразумевая под этим словом «ползти». – Время- то уходит...»
Время, то есть жизнь исчезала с ужасающей быстротой. Он ощущал это по совершенно ослабевшей правой руке, обнимавшей кочку, по правой ноге, которая не могла оттолкнуться от другой кочки, по всему тому множеству мелочей, которые замечает лишь сам умирающий, но которые осмысливать уже некогда.
«Идти надо», – повторял Истома, отнял руку, кое-как распрямил тело, но распрямил назад, потому что кочка впереди оказалась неодолимым препятствием и ее пришлось обогнуть.
Он снова полз к островному зверинцу и думал, что движется быстро. Но даже в беспомощном детстве, едва научившись ползать, очевидно; перемещался быстрее.
Позади оставался кривой и глубокий след, который увидал Станеев.
Истома дополз до загороди и, может быть при последнем издыхании, отодвинул защелку. Олененок, медведи, волк и маленькая рысь, тесня друг друга, устремились на волю, перепрыгивая через мертвого старика.
Осталась белочка в клетке и, перебирая лапками, кружила и кружила свое нескончаемое колесо.
Дождь кончился. По тучам выгнулась тихая, кроткая радуга, а над клубящимся, почти полукилометровым огненным столбом повисло мрачное солнце.
Удивительная, мятежная красота разлилась кругом! На деревьях, на красных, лиловых, желтых и оливковых колокольцах лишайников сверкали серебряные слезки.
