Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - Карин Клеман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изобретение расы в городских центрах метрополии… стало центральным событием не только для самоопределения среднего класса, но и для контроля «опасных классов»: рабочий класс, ирландцы, евреи, проститутки, феминистки, геи и лесбиянки, преступники, воинственно настроенные толпы и так далее[239].
В центре анализа Макклинток – «семейное древо человечества»[240]. Этот образ, объединяющий науку и глобальную историю, – гендерная иллюстрация расового прогресса, из которого исключались определенные анатомические типы и женщины как таковые. Образ, о котором идет речь, скрыл женщин как исторических агентов, оставив за ними только сферу природного. Так же как пространство между метрополией и колониями разделялось границей между будущим и прошлым, белые мужчины среднего класса воплощали авангард национального прогресса, а женщины и колонизированные народы постоянно оставались в прошлом современной нации.
Основой последней долгое время представлялся средний класс. Джордж Мосс[241] связал с национализмом оформление буржуазной респектабельности, которая стала одной из ключевых черт, отделявшей средний класс от тех, кто не принадлежал к нему и не считался, таким образом, воплощением лучшего в нации, и исключавшей из нее тем самым «аморальных», «нездоровых», «извращенцев», гомосексуалов. Еще раньше предшественник современной постколониальной теории Франц Фанон изобразил средний класс колонизированных народов ярким символом интеллектуального отчуждения, поскольку «черный» (Negro) средний класс слишком подвержен, согласно Фанону, влиянию западного колониального мира[242].
Сегодня привязка национализма к определенному классу, группе или пространству рефлексируется критической теорией национализма так же, как эссенциализм и гомогенизация гендера[243] или класса[244]. Теория расиализации класса и гендера не утверждает, что все типы неравенства одинаковы. Так, Юваль-Дэвис и Антиас полагают, что в основе гендерного, классового и расового неравенств – разные, пусть и взаимосвязанные принципы:
Этнические меньшинства объединяет по большому счету не классовая позиция, хотя они действительно располагаются преимущественно на нижних ступенях классовой структуры. В основном их объединяет нахождение на дальних рубежах британской нации в качестве ее болезненных точек и ее либеральной совести[245].
Тенденция к деконструкции групп в теории национализма развивается вместе с рефлексией собственных идеологических установок, располагающей сопротивляться политике идентичностей (identity politics)[246] и навязыванию западной и колониальной рамки в исследованиях национализма[247]. К тому же стремятся активисты группы {родина}.
Концепт «гендера» подвергается критике в том числе из-за его колониального характера[248], проявляющегося в том, что концепт универсализируется и применяется вне зависимости от контекста, от различных пространственных, культурных, исторических или политических условий[249], а также в том, что понимание гендера сводится к белой гетеросексуальной модели, продуцируемой средним классом:
Феминизм, развивавшийся в двадцатом веке, не показывал явно связь между полом, гендером, классом, гетеросексуальностью как расиализированную. …Белые буржуазные феминистки теоретизировали белую женственность, как будто все женщины были белыми[250].
Мария Лугонес описывает колониальную/современную гендерную систему в виде двух полушарий – светлого и темного. В первом обитают буржуазные белые гетеросексуальные мужчины и женщины, во втором – порабощенные рабочие тела, которые исторически не мыслятся людьми в достаточной степени для того, чтобы считать их мужчинами и женщинами[251]. Лугонес оставляет биологический диморфизм, так же как гетеросексуализм и патриархат, на светлой стороне современного колониального гендера[252].
Теории национализма, трансформирующиеся вместе с понятием нации, часто сдвигают дискуссию о стигматизирующей стороне последней в область крайних или устаревших идеологий и практик. История возникновения нации, представлявшаяся в том числе физическим и интеллектуальным насилием, в дискурсе о гражданской нации превращается в работу над ошибками прошлого ради лучшего будущего. Критические теории нации, однако, продолжают настаивать на невозможности ее нейтрального понимания. Макклинток даже заявляла, что нет ни одной постколониальной страны, которая дала бы равные права мужчинам и женщинам[253], а Мосс рисовал впечатляющую картину производства цвета нации за счет создания сексуально извращенных и нездоровых аутсайдеров[254].
Воцарившаяся на Западе с девяностых годов XX века «политика признания» (recognition politics) способствовала включению в нацию различных отвергаемых групп. Но она же породила и новые вопросы. Например, концепция «сексуальных национализмов» предполагает широкую интеграцию в нацию гендера и сексуальности: признание прав женщин и ЛГБТ становится обязательной составляющей современной нации. Образ неразвитого, опасно несовременного гомофобного другого видится как новый инструмент культурного колониализма[255]. Результатом культурализации гражданства и политики признания оказывается новая догма о превосходстве тех наций, которые признают гомосексуальность, – так в слегка измененном виде сохраняются и ориентализм, и неартикулируемый расизм[256].
Если гомосексуальность означает белизну[257] (whiteness), она делает это молчаливо. …Она представляет невысказанное и непроизносимое предположение, что в конечном счете именно раса скрепляет нацию, – основное убеждение в дискурсивном поле конца девятнадцатого века, где появилась современная гомосексуальность[258].
Деятельность {родины} отражает эти тенденции современной критики национализма. Со временем перформансы художников все больше резонировали с критикой насильственной составляющей процесса конструирования групп и идентичностей, инкорпорируемых в меняющуюся концепцию нации, будь то женщин, гомосексуалов, белых, черных, классов и тому подобных. Об этом свидетельствует, например, то, как художники адресуются к противопоставлению человека и природы. Игра с антропоцентризмом, дестигматизация «животного» и «природного» как противоположности «человеческого» и «народного» как противоположности «современного» – частые сюжеты в художественно-философской критике разнообразного колониализма. «Человеческое» очерчивается белизной, классовыми, расовыми и гендерными маркерами, а также прогрессом, развитием и другими неотъемлемыми элементами современности, поддерживающей и воссоздающей иерархии. То, что границы неравенств постоянно меняются под воздействием критики, не меняет сути – неравенства остаются и являются неотъемлемой составляющей и наций, и национализма. Поэтому с точки зрения радикальной критики национализма патриотизм и любовь к родине невозможны.
Разыгрывая дихотомию государства и родины под лозунгом «личное – это политическое», перформансы {родины} лишают участников возможности комфортного дистанцирования от государства в деполитизированном пространстве чистой любви к Родине. Более того, они практически не оставляют возможности для автономии и в политизированном пространстве критической любви к Родине. Государство, неизбежно связанное с Родиной, воспроизводит насилие и стигматизацию. Оно – потусторонне-далекое и отчужденное. Эти его качества усиливаются исчезновением родины как предмета любви и появлением пространств, где переживаются другие привязанности.
Художники стирают границы, называя себя активистами. Их высказывания часто звучат на митингах. Они связывают политические события с фундаментальным смыслом патриотизма – любовью к Родине – и подвергают их критическому осмыслению. Появившиеся недавно в России экологические и феминистские активистские или художественные проекты также нацелены на критику колониализма, неравенства, власти и насилия. Критика эта
