Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?» - Карин Клеман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако после формирования путинского патриотизма наступает следующий этап, который мы и наблюдаем сегодня. Он характеризуется растущим раздражением, которое вызывает официальная патриотическая риторика, контрастирующая с лицемерием крупных чиновников и олигархов. Это раздражение приводит не к реабилитации старой либеральной риторики из девяностых («Россия должна оставить свои амбиции исключительности и стать нормальной частью цивилизованного мира»), а к запросу на новый патриотизм. Он появляется сейчас постепенно как третья сторона в традиционном споре оппозиционных либералов, считающих, что страна деградировала из-за давления на бизнес, сворачивания демократических свобод и экспансивной внешней политики, и пропутинских лоялистов, требующих лояльности режиму на основании того, что за время путинского правления Россия «встала с колен». Посыл нового патриотизма таков: мы не отрицаем достижения (как и провалы) путинской эпохи, но не считаем их заслугой режима. Мы готовы считать и называть современную Россию своей страной и гордиться ей, но это требует пересмотра отношений между властью и обществом, в первую очередь демократизации и проведения социальной политики в интересах большинства.
Вот небольшой фрагмент из интервью с 13-летней оппозиционеркой, живущей в Санкт-Петербурге:
– Вы вырастете и будете работать в издательстве. Оно будет в России?
– Обязательно в России. Я никогда всерьез не задумывалась о том, чтобы уехать, и не собираюсь это делать. Я горжусь культурным наследием Петербурга, нашими новыми станциями метро, новым стадионом. Это потрясающе. Это Россия, это мой город. Я не оставлю это все[264].
Иными словами, новый патриотизм, вдохновленный успехами путинской эпохи, становится сегодня оружием в борьбе с путинским режимом. Интересно, что социологи и политологи, изучающие Россию, пишут о том, что оппозиционер Алексей Навальный представляет тот же идеологический проект, что и Путин, а именно антиэлитарный патриотизм[265]. Однако когда антиэлитарность правящей верхушки оказывается под вопросом, оппозиция политизирует патриотизм и превращает его в протестное настроение. Впрочем, как и во всем мире, в России оппозиционный патриотизм или право-левый популизм не только побеждает своих идеологических соперников – либерализм и марксизм, но и опирается при этом на, казалось бы, неидеологические формы политической достоверности, распространенные в нашу «постидеологическую» эпоху. Поданные как «говорящие сами за себя» «неидеологические» «вещи»: зарплатный «счетчик» на экране передачи Навального, точно показывающий баснословное богатство Сечина, видеосъемки вилл и дач с дворцами и шубохранилищами, «объективные» факты, документы и цифры – лучше любого идеологического воззвания доказывают ложный, мнимый патриотизм правящей элиты. Благодаря оппозиционным, но также и государственным СМИ люди все больше ощущают дистанцию – не столько идеологическую, сколько экзистенциальную, – отделяющую их от тех, кто смотрит на мир простых людей из окон автомобилей, советует школьным учителям подзаработать в бизнесе, а студентам – покупать небольшие квартиры на первом курсе, вместо того чтобы жить в общежитиях. Это – дистанция и по отношению к власти, и по отношению к элите в целом, включая ее либеральную часть. Как замечает один из информантов Карин Клеман, «они просто зажрались… и далеки. От народа. Ну не то что от народа, далеки от жизни <…> Я не понимаю таких людей». Другая информантка говорит: «ни одного бедного либерала не видала».
Таким образом, в условиях дискредитации космополитических идеологий экономический рост и протестная политизация привели к «перехвату» патриотической идеи и патриотических сентиментов оппозицией. Патриотизм стал одним из дискурсов протеста. В то же время протесты 2011–2012 годов и дальнейшая политизация постепенно сдвинули оппозиционный здравый смысл влево: от критики путинского режима как диктаторского к критике путинского режима как олигархического, узурпировавшего не только власть, но и национальные богатства, которые по справедливости должны принадлежать всем. Одновременно с этим произошла и более широкая «нормализация» патриотизма – например, среди либеральных лидеров мнений: Так, Юрий Сапрыкин пишет о голосах нового поколения российских жителей: «глядя на людей, аккумулирующих в себе массовую любовь, можно что-то понять о природе этой любви. Дело же не в том, что Монеточка, например, лучше всех поет, а Юрий Дудь хорошо берет интервью – в природе их успеха есть вещи на порядок выше. Так вот, Дудь. Помимо того, что он спрашивает своих гостей о том, о чем давно не принято спрашивать на публике, – о деньгах, сексе или Путине, – за ним тоже стоит какое-то новое чувство, и оно опять же имеет отношение к России. Дудь очевидно не космополит, ему нравится русская музыка и русское кино, его гости интересны ему в том числе потому, что они составляют вместе с ним какую-то общность и в этой общности наиболее заметны. Его отношение к этой общности – бодрое, честное и трезвое, но все же это в первую очередь принятие. В инстаграме Дудя, который сам по себе – влиятельное средство массовой информации, есть постоянный хештег #за***сь, которым автор отмечает достойные похвалы явления российской жизни. Перечень этих явлений практически ни по одному пункту не совпадает со списком „поводов для гордости“ условного Минкульта или Первого канала»[266]. Быть либеральным космополитом, а уж тем более разделять антипопулистские, элитарные взгляды становится моветоном. Наконец, как показывает исследование Карин Клеман и ее коллег, патриотизм стал массовым настроением непривилегированных социальных групп, которые с опорой на патриотическую риторику сегодня критикуют элиту и власть.
Патриотизм и активизм: что делать?
Претензии к богатым, хранящим средства в западных банках, покупающим недвижимость за рубежом, отправляющим туда учиться детей, то есть видящим свое будущее за пределами России, постепенно подтачивают и общие основания либерального космополитизма, ставя вопрос о новой гражданской и активистской этике. С одной стороны, невозможно отрицать право любого человека жить и реализовываться там, где ему нравится. С другой стороны, есть некоторое этическое неудобство и противоречие в том,
