Четыре тетради (сборник) - Константин Крикунов

– Отвернись, я стесняюсь, я буду очень стесняться. – Когда ты станешь маленьким, я буду тебе покупать разукрашки. Ещё отдам на бальные танцы – обязательно, музыку – обязательно. – Кукушка обратно в часы не запихивается. – Я всё больше думаю о том, чтобы спать на полу. – Вальс в дневном море и всплывающее вдоль твоего живота облачко сахара и протеина. – Шерсть на руке от солнца стала огненной. – Сериожа, куры не кормлены! – Кровь на простынях, откуда, ты поцарапался? – Я могу тебе дать женские штучки. – Выпала дверь с петель. – Божья коровка в ресторане, нарисованная в блокнот: сколько у неё должно быть лапок? – И живая, расправляющая подмятое правое крыло: больше всего ей нравится твой мизинец. – Купание в рислинге красного коня. – Ты что, опять забыл их надеть? – Козья тропа. – Наверное, многие женщины хотели бы, чтобы их будили вот так же. – Ты всё замечаешь, это страшно. – Я не знаю, что это такое – ревность, просто бывает очень больно. – Капли красного вина на розовом платье. – Скажи, ты здесь, или ты уже воспоминание? – Я тебе буду надоедать ещё двое суток. – А ты наловишь ещё мидий? – Лимонный сок в ракушку. – И без помидоров я не могу жить. – А нос у тебя всегда грязный. – Морской бой, почему ты всё время выигрываешь? – Потому что ты, как честная девочка, рисуешь очень гармонично, легко вычислить. – Ах, подлец! я забыла, с кем имею дело. – Когда мне совсем плохо, я пою: я страдаю, я страдаю! – Я живу первую жизнь, я знаю, что со мной будет в двадцать восемь лет, думаю, и в тридцать со мной не будет ничего хорошего. – Всё, что ты делаешь, ты делаешь красиво. – Сравнительная анатомия принадлежностей аполлонов. Утренняя кровать, полная косметики, и бутылка чёрного муската, початая вчера. – Ночное море, светящийся планктон. – Ты будешь меня гладить по голове? – Я так себя с тобой чувствую, что когда меня будут закапывать, я буду улыбаться. – Сигарета, выброшенная на перрон правой рукой через правое плечо лёгким движением пальцев. – Я встретилась с папой Римским у церкви, где обычно курю и пьянствую. – Ленская, как игрушечная, она такая, я иногда ей ручки-ножки выкручиваю. – Я называю её моя маленькая девочка, она меня – моя сумасшедшая сестричка. – Бесстыжее всовывание языка в прореху между зубов. – Перевернулась, легла, не просыпаясь, голой грудью на аполлона. – Запускание на набережной змеюки с бумажным хвостом. – Сигареты вог, блок; презервативы, пожалуйста. – Блок! – улыбка за моей спиной. – У тебя так ни разу и не было. – Да, у меня не было никого. – Я не о том спрашивал. – У меня никого не было, и кожа стала, как кирзовый сапог. – Надо съесть все абрикосы. – Ты, наверное, очень хорошо умеешь врать. – Умею, но скорее просто ничего не говорю. – Куда бросать ракушки? – Просто в костёр, сгорят. – Тебе надо ещё кровать переставить. – В детстве – менингит, говорили: или умру, или стану идиоткой, училась на скрипочке, разукрашивала фарфоровые чашки. – Пропажа российского сыра: крысы, ёжик, ворона? – Пожар на холмах, думал, дом горит. – В пять утра гонят коров, пастушок: пошла вперёд, сука-блядь-зараза. – Почему ты считаешь, что с сигаретой на кладбище нельзя, а голыми можно? – Всё время ветер дверью хлопает, всю ночь. – Я целовалась с Царицынской – а что, нельзя? Я очень на тебя тогда рассердилась. – Можно, конечно можно. – О чём ты думаешь? – Я думаю о том, что вот жизнь идёт или она проходит, что коротка или огромна. – А на вишне полотенце уже высохло. – Искусство как взаимоотношение с воздушным шаром, полным чудес, маринование мидий в стакане с луком. – Твои глаза никого не обманут, они не впускают, они отражают. – Куда же я буду смотреться, тут нет большого зеркала, а у меня осталось ещё семь вечерних платьев. – Когда у меня вырастет горб, к нему будут прикасаться, на счастье. – Ящерица в собственном соку, недожаренная устрица. – Почему ты всё время пристаёшь, когда я готовлю салат. – Потому что ты его готовишь голая. – Если хочешь, я могла бы его помыть. – Как плёнка документального кино, в последнее окно последнего вагона: уходящая дорога, подсолнухи ворочаются вслед за солнцем.

Чтобы зверь вырвался и начал куролесить. Кусает губы.

Молчание. Щелбан пуговице на моей рубашке: – Пока, – хрипло. – Ты на меня не сердишься? – За что? Нет. – Я цепенею, когда вижу тебя. Кажется, если тебя обниму – задохнусь от счастья. – Пауза, несколько шагов. – Можно, я тебя обниму? – Просто повернулась, руки опущены. – Прогуляемся до Спаса? – кивок. – Ты не жалеешь? – О чём? Нет. – Молчание. – У тебя удивительный характер. – Какой? – Все слова плохие, неточные, когда полюса, все ясны, заострены. Все твои проявления красивые. Я могу отойти как угодно далеко и молчать, чтобы не разбить. – Так и с девушками теми в пионерлагере и не поцеловался. И дискотека: «У той горы, где синяя прохлада, у той горы, где море перезло!» – так и не мог расслышать это: перезло, перешло, так и помню: перезло. Теперь они старухи. Потом уже, потом, красная чёрточка над верхней губой. – Резкое движение локтей. – Тебе больно? – Нет. – Что с тобой? – Молчание. – О чём ты думаешь? – Молчание. – И в метро, уже у входа. – Ты совсем меня не знаешь и делаешь какие-то выводы. Ты совсем ничего обо мне не знаешь. (Топнув, истерично, визгливо.) – И знать не хочу. – Я как акын. – Как кито? – Как акын. Что вижу, то и пою. – Не смотри на меня. – Почему? – Не смотри. – Кавалер, сидящий за столиком напротив, спиной ко мне (стол?) – отошёл к телефону, и теперь я могу разглядеть её всю, конечно, никого, – ну прямые чёрные волосы, толстые ноги в чулках, выразительное, без деталей, лицо: большой длинный рот и глаза, нарисованные чёрным, – маленькие! Девушка без подбородка. Мальчик в сюртуке убийцы, золотых очках. Между фразами шевелит губами, как будто произносит тайные слова, ко мне, стирая только что сказанное собой. – Кто правит миром? Кто городом? Вы служите или прислуживаетесь? Верите в гороскопы? Есть ли у вас родственники за границей? Зима будет денежной или без? Что будет после смерти? Вы воровали? Вы знаете Отче наш? Какие книги за лето прочитали? Кто виноват? Спасёт ли красота мир? Мчатся тучи – хорей или амфибрахий? Вы при каком строе живёте? – Рядом – отец и сын, и лицо сына, отец суетливый, всё время посылает звонить, но телефон занят, они пьют, почему отец и сын – длинные носы, я мечтаю сфотографировать занавеску – зелёную штору над красной батареей – розовой! – И лето потеряло смысл, и наслаждения. – У него всё лицо в тень превратилось. – Ты девка, вся составленная из других разных девок. – Малевич – ботаник, музыка стала играть громче, Малевич – это Шишкин, ботаник своего… Я имел в виду, что ты меня не любишь. Маленькое жестокое куриное сердце. – Слышали бы куры, они бы долго смеялись. И она снова спряталась, не разглядел – так. – Я плох – уходи от меня, беги от меня, если любишь жизнь, – я плох! Печатными буквами: я плох. Живи жизнью. Я живу не жизнью. К сожалению, я уже обедал. – А хризантемы дарят на похороны… Кому дарят? Кому?

– Падают дождики. Вчера прошло полнолуние, и включили ветер. Нет такого в человеке, чего бы другой человек не мог вынести. …Этими губами, губами, устами? она… чувствует!.. Шарики отпустили, и все дети заплакали.

– Я придумал ей смерть. Она должна сгнить и стать чёрной, как банан.

– Поэты, летающие в высших сферах… Вы! где холодно. – Все они – суррогат тебя. – Можно пойти в мастерскую к одному знакомому бабнику и проверить, разъедает ли перебродившая вместе с абсентом сперма масляные краски, которыми намалёвана ню.

Корчусь по ночам, крючусь, кручусь, наматывая на себя простыни и кошмары, как веретено. Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь: уезжай, я буду неверен тебе.

Не клянись. Никогда не объявляй о своих намерениях.

Добивайся того, что хочешь, молча и стремительно.

– Я видела девушек с ярко-жёлтыми и ярко-зелёными губами в оранжевых платьях. И ещё айсберг, как переливается ослепительный лёд, это было в детстве. Теперь я вижу этот айсберг только тогда, когда ты взрываешься у меня внутри.

– Как ты будешь меня убивать? Поленом?

– Я сразу никого не убиваю. Я – медленно.

– Тогда я советую: у меня там есть нож, на нём – пилка.

– Сначала я тебе отрежу реснички.

– Чем?

– Ножом. Оттянув их.

– Лучше сразу вместе с веками, тогда я буду на тебя смотреть, не закрывая глаз.

– Зачем же с веками. Конечно, не получится не зацепить их.

– А потом?

– А потом я проломлю тебе вот здесь, – положила указательный палец на ямку под шеей.

– Чем?

– Кочергой. Только нужно упереться во что-то.

– Зачем?