#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раздражение ее росло, и апатия, развивающаяся в ней одновременно, – тоже, и очень скоро случилось то, что должно было случиться. На прогулке в парке Аня и Андрей вновь подрались на глазах у посторонних. Виталий и Марина едва смогли разнять их. Но в последний момент, когда они уже оттащили их друг от друга и Виталий стал как можно спокойнее наставлять детей, легко унимая раздражение внутри, Марина краем глаза заметила коллегу по работе, одну из самых злословных в офисе. Она шла вдалеке, по другой тропинке. С каким торжеством она смотрела на нее, с каким победным видом! Это стало последней каплей для Марины.
– Знаете что? – крикнула она и отпустила руку Андрея. Казалось, она обращалась не только к детям, но и к Виталию тоже, хотя он ни в чем не был виноват перед ней. – С меня хватит!
И она резко развернулась и пошла в противоположную от дома сторону. Виталий, оставленный с двумя детьми, был вынужден вести их домой и ждать, когда Марина остынет, что, по его расчетам, должно было непременно случиться.
– Зачем же вы так маму расстроили? Эх, ну вот! – лишь только они зашли домой, сказал он детям без злости, но с тихим укором, который был хуже ярости, хуже бранных слов.
Через два часа начало темнеть, но Марины не было. Она не появилась ни в восемь вечера, ни в десять. Все это время Виталий звонил ей, но она не брала трубку.
И Андрей, и Аня, несмотря на свою капризность и непослушание, с самого момента, как Марина исчезла, все вмиг поняли. Они обменялись электрическими взглядами и словно одеревенели. Весь вечер они были тихими. Аня не выходила из детской и уже не требовала включить телевизор или дать ей планшет, как она постоянно делала раньше. Она рисовала, что-то читала, писала, шила. Андрей рисовал вместе с ней. Потом она читала ему книгу. Всякий раз, когда Аня слышала, что идут сигналы вызова по громкой связи телефона, она выходила в гостиную, где сидел задумчиво Виталий – скромный, непритязательный, непостижимо благородный для искаженного злой усмешкой мира, как будто он по ошибке забрел в него. Девочка смотрела внимательно на отца, губы ее были сжаты, и даже она в свои малые годы не могла избавиться от мысли, что он не от мира сего. Когда он наконец клал трубку, так и не услышав ответа, она уходила в комнату и прятала голову в подушках, как будто в них можно было потопить безысходность своего положения.
Когда Виталий погасил везде свет и дети наконец уснули, раздался звук поворачивающегося ключа во входной двери. Виталий вскочил с кровати, где он читал книгу в телефоне. Марина вошла и стояла уже в коридоре. Она бросила на него тяжелый взгляд, и внезапно он почувствовал себя виноватым, хотя не знал в чем. Он боялся, что она будет пьяна, что разбудит всех, но это-то как раз было бы хорошо, это бы все объяснило, это бы раскололо лед… Однако она, казалось, наоборот, была слишком серьезна. Глаза выкатились и по-медвежьи блестели из-под насупленных бровей, а лицо ее было таким черным, таким беспощадным, словно она… только что убила кого-то или готовилась убить.
– Я видела, что вы погасили свет. Не хотела приходить, пока дети не легли.
– Почему? – отрывисто спросил он.
Марина, не отвечая и не глядя на него, прошла на кухню. Там она достала бутылку коньяка, припрятанного на черный день, коих в последние несколько месяцев случалось слишком много. Выпив рюмку, она тяжело, всем своим тучным телом плюхнулась на табуретку. Виталий сел рядом с ней и тоже попробовал выпить рюмку, но не вышло, он лишь пригубил ее. Марина хотела было налить себе еще, но его жилистая рука предупредительно переставила бутылку.
– Марина? – сказал он, заглядывая в ее большие недобрые глаза.
– Я так не могу больше.
– И что ты предлагаешь?
– Я думаю, ты знаешь что. Тебе эти дети нужны еще меньше моего. Ты терпел их все это время только ради меня… из любви ко мне.
Он усмехнулся, но с тяжелой горечью, разлившейся по морщинистому лицу.
– Ох, Марина, Марина, как плохо ты меня знаешь. Почему же ты так решила?
– Ха! Ты мало времени с ними проводишь, ты не целуешь, не обнимаешь их…
– Я просто не знаю, как это делать. Я здоровый дядька, а они маленькие такие, несчастные, меньше ростом, чем их сверстники. Не буду же я к Ане лезть с объятиями, в конце концов! Она может испугаться. А если не обнимать ее, то не обнимать и Андрея.
– Что ты хочешь сказать? – вспыхнула Марина. – Что ты против? Что ты хочешь все это терпеть? Тебе легко это выносить, так?
– Нет, меня это тоже все не радует… но мы не можем отдать их.
Марина закрыла глаза и стала говорить куда-то в пустоту, не обращаясь к мужу.
– Это мое наказание. Я думала, что я такая хорошая, всем везде помогаю – и здесь справлюсь. Но Вселенная решила показать мне мое истинное лицо. Я слаба, и я не выдержу испытаний материнства. Такого материнства. От осинки не родятся апельсинки. Нам это тогда еще говорили – в школе приемных родителей, помнишь, лет десять назад? Надо было послушать мудрых людей.
Казалось, проговорив самые свои черные мысли, какие громоздятся, быть может, в звериных недрах каждого человека, она через это смирилась со своей долей, и Виталий глубоко вздохнул, протянул мозолистую жилистую руку к ней, чтоб сжать ее ладонь. Она вздрогнула от этого шершавого прикосновения, открыла злые глаза и посмотрела на него так, словно впервые видела его и в любой момент ждала от него удара.
– Я знал, что ты остынешь, – начал было Виталий.
– Что? – перебила его Марина, задыхаясь. – Нет, нет и еще раз нет! Я не передумаю! Это уже точно, обратного пути нет.
Вдруг доброе лицо мужа, еще миг назад полное примирения и заискивания, переменилось: глаза блеснули суровым холодком, и весь он стал чужим и даже, казалось, не любящим ее.
– Марина, ты ведь не звонила в опеку?
– Нет, но я…
– Если тебе не нужны наши дети, то я
