Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836) - Паола Буонкристиано
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В третьей декаде марта Иванов отправился в путешествие по Центральной и Северной Италии, которое он, конечно, заранее запланировал476. Поскольку в черновом письме говорится, что юный ученик испытывает невыразимую ностальгию по Кипренскому и любой ценой стремится уехать во Флоренцию, оно должно было быть написано как минимум через полтора месяца после того, как юноша был оставлен на попечение Иванова, и за достаточно продолжительное время до того, как этот последний задумал предпринять длительное и требующее большой подготовки путешествие: то есть, по нашему мнению, не позже первой половины февраля. Следовательно, вероятнее всего, Кипренского не было в Риме уже с конца 1833 года.
Что касается первой половины 1834-го, то сведения о пребывании Кипренского во Флоренции очень скудные: не вносят ясности ни его письма, где он ничего не говорит о своей жизни и занятиях (I: 184–189), ни исследования биографов, не указывающих, где и когда были созданы портреты, которые можно отнести к этому времени; например, загадочный «Паж», одно из тех полотен, следы которых совершенно потеряны, – для этой картины будто бы позировал молодой отпрыск знатной флорентийской семьи. В апреле 1835 года это полотно в римской мастерской К. П. Брюллова видел писатель и поэт Алексей Васильевич Тимофеев: «Как хорош его „Молодой паж“, как хороша его „Голова старика“! Обе эти картины писаны им еще в давнем времени, и, как кажется, забыты неоконченными»477. В следующем, 1836 году «Паж» экспонировался в Риме на выставке Общества любителей и ревнителей изящных искусств, к которой мы еще вернемся в начале следующей главы. В 1840‐м было сделано его более подробное описание, причем картина отнесена к 1830‐м:
К этому же времени надобно отнести <…> одно из лучших его произведений, так называемого «Пажа», который представлен в Испанском костюме, с черною маскою в руке. Моделью для этой картины служил юноша из благородной Флорентинской фамилии, при нечаянной встрече с которым художник наш восчувствовал желание его написать, на что тот и согласился478.
Может быть, к этому же периоду относится и еще одно утраченное полотно, впервые упомянутое в 1840‐м: «Портрет Г-жи Жадимировской с дочерью», на котором вряд ли изображена, как принято считать, Елизавета Степановна Жадимировская, вернее Жадимеровская, жена петербургского купца Петра Алексеевича Жадимеровского. Поскольку о ее поездке в Италию в это время сведений нет, гораздо более вероятно, что Кипренский запечатлел Марью Ивановну Маркелову, супругу старшего из братьев Жадимеровских, Егора Алексеевича: существует еще один ее портрет, приписываемый П. В. Басину (Тверская областная картинная галерея). В конце 1833 года Марья Ивановна путешествовала по Италии; об этом свидетельствуют не только воспоминания матери А. С. Пушкина479 Надежды Осиповны Ганнибал, но и списки путешественников, которые печатались в газетах того времени: из них известно, что Жадимеровские уехали в Италию в мае 1833 года и отправились обратно в Россию из Флоренции в начале мая 1834-го480.
Относительно второй половины 1834 года мы обнаружили более обстоятельную информацию. Во-первых, это неопубликованное письмо Кипренского от 31 июля из Флоренции новому генеральному консулу в Лейпциге Федору Ивановичу Килю, которого периодически путают с его известным братом Львом Ивановичем, любителем-акварелистом, ставшим в 1844‐м начальником колонии русских художников в Риме. Ф. И. Киль, чье имя часто встречается в письмах С. Ф. Щедрина во второй половине 1820‐х481, до переезда в Лейпциг в течение семи лет был секретарем русской миссии в Неаполе482, где, разумеется, был близко знаком с русскими художниками, Кипренским в том числе.
В этом интересном документе читаем следующее:
Из Флоренции через Рим я еду в Неаполь, не мог, как предполагал, там быть поранее, то и прошу Вас всепокорнейше меня уведомить в Рим, кому Вы изволили оставить вещицы мои, находившиеся у Вас в Неаполе? Чрез Г-на Вейса я просил Вас оные вещи препоручить в доме, где Вы жили, Принчипессы Лингагросса. Ежели оные там, или в ином месте, то все-таки, нужна будет мне записочка от Вас для получения оных вещей. Особенно меня немедленно влечет в Неаполь портрет блаженной памяти Имп[ератри]цы Елисаветы, которой я с натуры эскиз написал, и теперь намереваюсь с оного постараться написать в Риме хорошую картину, и с оною явиться будущею весною во Санкт-Питер, где меня охотно ожидают. <…> Во ожидании Вашего ответа в Риме, куды я чрез пять дней еду <…>483.
То есть Кипренский намеревался ехать в Неаполь, чтобы забрать оставленные там в 1832 году вещи, которые по его просьбе были переданы в дом княгини Лингуаглосса – Марии Виттории Назелли, родственнице упоминавшегося выше Диего Назелли (что доказывает, как мы уже отмечали, близость художника с семьей Назелли).
Мы не можем с уверенностью сказать, кем именно был упомянутый в письме господин Вейс: был ли он русским, немцем или принадлежал к другой национальности, был ли он деятелем искусства, был ли военным или гражданским. Довольно распространенная фамилия не может помочь идентифицировать это лицо, но не исключено, что речь идет о том самом Вейсе, которого В. А. Жуковский посетил в 1827 году в Берлине484 и который вполне вероятно может оказаться известным Гаспаро Бьянки, торговцем предметами искусства и издателем, по происхождению тирольцем, названным германизированным вариантом фамилии; в прусской столице он деятельно занимался продажей произведений искусства, вывезенных из Италии485. Между прочим, Гаспар Вейс в феврале 1822 года вместе с дочерью сопровождал Корнелиса Круземана в его поездке в Рим: Вейс и Круземан познакомились во Флоренции – в то самое время, когда там находился и Кипренский486.
Слова о портрете императрицы свидетельствуют о том, что Кипренский захотел написать его через 10 лет после создания первого эскиза (но эта идея, насколько известно, никогда не была осуществлена). И здесь мы вернемся к проблеме предполагаемого разлада Кипренского с императорским двором, о котором говорилось в конце первой части нашей книги, поскольку нам удалось выявить важное свидетельство, известное и ранее, но до сих пор с именем Кипренского не связывавшееся. В письме к матери от 20 марта (ст. ст.) 1825 года императрица Елизавета Алексеевна писала о портрете, для которого позировала:
Женское
