Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слушай, – вступила в разговор молодая, – ты церковку малую, недавно выстроенную, на окраине города знаешь?
– Нет, ни разу не была.
– Вот туда сходи. У отца Александра спросишь, он тебе все расскажет.
* * *
Сарафан темного, неотбеленного льна, темный же платок, узелок в руке, босые ноги, уже покрытые пылью… С утра Аксинья и еще шестеро баб отправились в путь. Родители и особенно муж Аксинью отговаривали, стращали лихими людьми, грязью, неведомыми местами.
– Хоть до Пустоболотова на телеге довезем, – в один голос предлагали они.
– Пешком надо, – Аксинья не поддавалась уговорам, твердо решив использовать последнюю возможность.
Ясное голубое небо без единого облачка обещало жару. Лето перевалило за середину, но дни стояли пригожие, пахнущие спелой малиной и смородиной. Дорога вилась от Соли Камской затейливой змейкой, то взбираясь в горку, то падая вниз и облепляя ноги влажной глиной в распадке. Идти приходилось медленно – не все страждущие были столь молодыми и быстрыми, как Аксинья.
Старшая из женщин, Клавдия, угрюмая старуха с крупными кулаками, страдала неведомой хворью, скручивавшей все внутренности. Быстро идти она не могла, порой садилась и постанывала в тенечке, но никому не жаловалась и первой ни с кем не заговаривала.
У конопатой круглой Ольги дочка с рождения ничего не слышала, не говорила, а мычала и гукала. Белесая Ксения то тащила на руках, то спускала на землю парнишку лет трех – ноги его были непомерно коротки, слабы и уродливы. Мавра, баба исполинского роста, горбатая и неожиданно приятная лицом, шла с той же бедой, что и у Аксиньи – уже пять лет не могла понести.
«Даже не скидывала ни разу, некого было, – сокрушалась она громовым голосом, который подошёл бы богатырю. А Аксинья вздыхала про себя: «Невелико счастье, на себе испытано. Может, и похуже, чем вообще не рожать, – так близко счастье, и нет его, одна пустота в руках вместо орущего свертка».
Ирина, баба лет сорока, с широким невыразительным лицом, коренастой фигурой, шла к Феодосии в надежде исцелить свою бесполезную руку. «Уж лет пять как после приступа ничего делать ей не могу, висит как плеть. А у меня муж, дети, хозяйство. Научилась я левой рукой все делать, а муж все ж ворчит», – жаловалась она.
Аксинья сразу выделила взглядом девку чуть помладше, мелкую, с затравленным взглядом, серо-русыми девичьими косами и уродливым пятном на все лицо. Говорила она тихо, почти не слышно, громких голосов боялась и вздрагивала от любой малости. «Как мышка, ей-богу», – думала Аксинья и потихоньку подстраивала свой шаг под «мышку» с благостным именем София. Дорога кажется короче, когда есть с кем поговорить, о чем рассказать. Как это часто бывает, бабы быстро перезнакомились и завели беседу, порой прерывающуюся ненадолго, но вскоре вновь журчавшую, словно водный поток.
– Правда говорят про Феодосию, что всем она помогает? – завела разговор Ксения.
– Слыхали да, – бодро ответствовала Мавра. – Говорят, чудеса творит.
– Откуда ж у нее такой дар? – робко спросила Мышка.
– Божья милость.
– Бают, много в девичестве перенесла целительница, – неохотно сказала Клавдия.
– Что перенесла? – вмешалась Аксинья.
– Да вроде издевался над ней кто, в подполе держал, голодом морил.
– Что за изверг? – грозно сказала Мавра, невольно сжимая кулаки. Глядя на нее, всякий понимал, что ее-то мучить никто не будет, не осмелится.
– То ли муж, то ли отец…
– Как так? – пугается Мышка.
– Бесы одолели мучителей, вот и измывались. Говорят, в монастырь она хотела уйти, а отец другие намерения имел, вот и озверел, – задумчиво ответила Ольга, баба с немой дочкой. – Да еще говорят…
– Что?!
– Мол, привел он ее к жениху… На греховное дело – чтоб не делась уже никуда. Тот насильничал, а она не чувствовала ничего. И девой осталась.
– Как вырвалась-то?
– Молилась денно и нощно. И говорят, и сыта была, и напоена. Так год сидела. Развалились стены темницы, вышла она на свет божий. Дивились люди, а отец с женихом уж не могли ее удержать, люди бы не позволили – далеко весть о чуде разнеслась. Постриглась она в монахини, а скоро и в скит ушла.
– Потому и мужиков видеть не хочет, – поняла Аксинья. – После всех измывательств.
– Думала, байки все, – поежилась мышка-София.
– Нет, чистая правда, – перекрестилась Ольга.
– Слыхала, даже мальцов не терпит она, – добавила Ирина.
– Как же так? – расстроилась блеклая Ксения, крепче сжала сынишку. – Ужель зря иду?
– Мал он еще у тебя, скверны не знает. Может, смилостивится, – утешали женщины.
К вечеру они успели поведать друг другу о своем житье-бытье, о горестях и радостях и знали, может, больше, чем родные и близкие. Вырванные из своей привычной жизни, впервые отправившиеся без мужиков в долгий путь, они чувствовали и вполне понятный страх, и радость, и нетерпение, и надежду, и неизъяснимую потребность рассказать все подругам по несчастью, чуть не исповедаться.
Узнали бабы, что ворчливый муж Ирины – тот самый Артемий Бабинов, которого кликали теперь то ли в шутку, то ли всерьез «вождем сибирской дороги»; узнали, и что Софию в деревне застращали совсем, жизни нет; что Аксинья замужем за хромым кузнецом; что Клавдию лучше ни о чем не спрашивать, чтобы волком не смотрела; что Ольга кружевница от Бога, тем всю семью и калеку-мужа кормит.
Сильная Мавра тащила колченогого парнишку на руках – тщедушная Ксения совсем выдохлась на жаре. Аксинья поддерживала Клавдию и по ходу срывала травы – заварить на привале, облегчить той муки. Мышка осмелела и порой сама заводила разговор с Аксиньей. Обе, Софьюшка и Оксюша, чуяли, что, несмотря на разницу в характерах и судьбах, могут сойтись как подруги, замкнутость одной хорошо дополняла общительность и любознательность другой.
В обед, когда солнце стало палить нещадно, бабы сделали привал в тенистом лесу. Рядом весело бежал холодный ручей. Разгребли листья, набрали веток и, соорудив костерок, стали греть воду в котелке запасливой Мавры. Попив травяного чая с брусничного, земляничного листа, бабы упали на траву. Аксинья набрала воды в ручье для отвара Клавдии.
– А ты знахарка, что ль? – с любопытством спросила Ксения.
– Да знаю немного, так травки кой-какие.
– Скромничаешь, что ли? Ты ж тезка моя?
– Да.
– Кузнеца жена?
– Она самая.
– А я слыхала про тебя, у меня сноха с Александровки. Говорят, многое ты умеешь…
– Болтают люди, – засмущалась Аксинья.
– А что ж себя не вылечила? – без обиняков спросила громогласная Мавра.
– Не смогла. Баб лечу от бесплодия. А мне ничего не помогает.
– Молодая же еще, – жалостливо воскликнула Ольга, укачивая засыпающую дочку. – Может, родишь еще.
