Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Как ты думаешь, Клавдия у Федотыча останется?

– С чего бы, они люди пожилые уже. Хотя… Кто ж знает? Есть у них какая-то общая жилка, тяга друг к другу.

– И Клавдия в годах своих немалых счастье найдет. А я…

Сквозь сон Аксинья слышала всхлипы, тихое шмыганье расстроенной Мышки.

Яркое солнце будто хотело извиниться за два дня отсутствия, жарило с утра. На листьях и траве переливались жемчужинами большие круглые капли. Пахло мокрой хвоей, листвой и еще чем-то вкусным, будоражившим нос, как всегда бывает после сильного дождя. Отдохнувшие бабы резво отправились в дорогу. Клавдия посвежела, даже ворчать стала меньше, улыбка иногда красила ее узкие губы.

– А Клавдия-то, глянь, чисто молодуха, – зычно гоготали бабы, а скромная Софья тихонько хихикала, прикрываясь косой.

– Я слыхала, как уходили вы с Федотычем куда-то, – любопытничала Ксения. – И куда ж вы в дождь-то ходили? Не в баньку ли попарить его старую спину? – раздался дружный громкий хохот.

– Тьфу на вас, бесстыжие, – возмущалась Клавдия. Она не злилась, ничего не отвечала охальницам.

Бабы от нее отцепились, но продолжали перемигиваться. Мокрая дорога разъезжалась под босыми ногами, но солнце и ветерок быстро высушили ее. К вечеру прямо на дороге стали попадаться кругленькие крепкие желтые и темно-красные маслята.

– Собираем, бабоньки. Вот и ужин нам!

Жареные грибы, долго томившиеся на костерке, умяли за милую душу.

В Пустоболотове путницы остановились на ночлег, разойдясь по избам деревенских. Аксинья с Софьей попали к словоохотливой молодухе, муж которой был где-то в лесу на промысле.

– Ох, какие вы пыльные да усталые. Бедолаги, ноги в кровь сбили. Сейчас баньку истоплю. А вы тут мне по хозяйству поможете. Умаялась с детьми да скотиной, еще и третьего ношу, – показывала она не различимый еще живот.

Довольные, разомлевшие бабы с удовольствием слушали болтовню хозяйки, редко вставляя словцо заплетавшимся языком.

Аксинья не сразу уснула, предвкушая завтрашнюю встречу с Феодосией. Ноги гудели, сердце часто колотилось, сжимаясь в тревоге.

Весь скит состоял из двух полувкопанных в землю крохотных изб. Рядом – миски с едой и молоком. Местные жители приносили еду отшельнице, проводившей дни в молитвах и беседах со страждущими. Неподалеку бил из земли ключ с хрустально чистой водой. Аксинья с Софьей зачерпнули в горсть воду, жадно выпили, чувствуя, как сводит зубы.

– Вкусна водица!

К вечеру дошла очередь до истомившейся Аксиньи. Пригнув голову, зашла в избу. Полутьма, закопченные стены, Богоматерь со светлым пронзительным взором на иконе, две лавки и узкий стол.

Не сразу Аксинья разглядела скитницу. Высокая костистая старуха вперила взгляд в Аксинью. Черные монашеские одежды облекали костистое, иссушенное тело. Длинные узловатые пальцы, сжимающие потемневший от времени посох, прямая властная спина… Глаза целительницы сразу привлекали внимание – маленькие, выцветшие, они зорко смотрели на собеседника, будто заглядывая прямо в душу. «С виду вродь обычная старуха. Сила и умиротворение от нее исходят», – смятенно думала Аксинья.

– Рассказывай, девонька, – мягко обратилась Феодосия. Голос у нее оказался мелодичный и совсем молодой.

Аксинья без утайки рассказала о жизни своей, о неосуществимом желании иметь детей, о скинутых плодах.

– Сама знахарка. Должна знать: если баба иль телка не донашивает детеныша, значит, мужик бык не тот, – вместо молитв и благостных речей Феодосия говорила о житейских вещах, как обычная деревенская баба.

– А откуда знаешь, мать Феодосия, что лечу я людей?

– Много я знаю. Послушай-ка. Ты за помощью пришла?

– Да, матушка.

– А подсобить в твоем несчастье, девонька, не могу.

– Почему же?

– Не можешь ты от мужа родить, и не дает вам Бог детей. Не надо, значит.

– А что же мне делать?

– От другого мужика родишь, – усмехнулась скитница.

– От другого? Как же?! У меня муж венчанный!

– Да, девонька, – Феодосия вновь назвала ее, взрослую женщину, так. Все, кто был моложе ее на несколько десятков лет, казались ей неразумными детьми. – Грех. Не можешь ты с другим мужиком быть при живом муже. Смири желания свои. Молись. Одному Богу все ведомо. И я тебя буду поминать в своих молитвах.

Аксинья поняла, что больше старуха ей ничего не скажет, и с разочарованным видом вышла из избы.

– Помогла Феодосия? – спросила Аксинья Мышку вечером, когда они уже улеглись спать.

– Помогла.

– Вот и славно. Я рада за тебя, София.

– А тебе?

– Да… Молиться сказала. – Правду Аксинья решила не говорить. Хотела она плакать, разочарование жгло каленым железом, но глаза оставались сухими.

Феодосия творила чудеса. Аксинья с изумлением смотрела, как мальчонка, еще недавно падавший после двух неуверенных шагов, стал увереннее держаться на ногах. Он шел на своих подгибающихся кривых ножках. Шел и падал. Немая девчушка промычала что-то неразборчивое, но растрогавшее ее мать до слез. Сухорукой Ирине Феодосия сказала молитвы особые читать:

– Бабы, отступает хворь! – сжимала и разжимала она пальцы на правой руке.

Клавдия не жаловалась на боль, но здесь дело было не в Феодосии, а в ином чудотворце.

Обратная дорога казалась еще длиннее. Не радовали сказочные высокие сосны, игривые белки, гостеприимные деревеньки. Хотели путницы одного – домой. Спать на перине, а не на жесткой земле, вытянуть измученные ноженьки и отдохнуть.

На подходе к избушке Федотыча Клавдия все подобралась, блестела глазами, помолодев на добрый десяток лет. Женщины не удивились, когда следующим утром Клавдия с ними не пошла:

– Вот так…Не зря вы, бабоньки, смеялись. У старика я остаюсь. Забыла уж, каково с мужиком жить. Давно вдовствую… Хоть крошку счастья изведаю.

Клавдия попросила Ольгу, жившую в соседнем селе, детям передать весточку: матушка их замуж выходит, пусть не теряют, а скарб свой, одежонку потом заберет.

– Взрослые уже дети-то мои, и внуки выросли… Справятся!

– А венчаться вы будете? – спрашивала София, больше всех обрадовавшаяся за Клавдию.

– А как же! Нам во грехе жить нельзя, помирать скоро, – улыбались старики и долго стояли на крыльце, провожая взглядом фигурки, бредущие по дороге.

* * *

– Софья, давай у меня погостишь. Родители по тебе не скучают, а мне в радость, – предложила Аксинья подруге, которая за время странствия стала совсем родной.

– А как же муж твой, не прогонит?

– Нет, он добрый. Придумала: я к родителям тебя определю. Они рады будут моей подруге. А уж когда я расскажу, какая ты работящая да скромная!.. – Софья зарделась, румянец на желто-коричневом ее лице проступил багряными пятнами.

Гриша пришел из кузницы в ту же минуту, как запыленные Аксинья с Софьей ступили на порог, без слов крепко обнял жену, вгляделся в родные карие глаза.

– Вернулась! Аксинья, помогла скитница-то?

– Должна помочь, Гриша. – Аксинье не хотелось отрывать голову от пахнущей потом