Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мирослава слушала его внимательно, глядя прямо в глаза. Когда тирада Олега Евгеньевича закончилась, выронила сухо:
— Присядьте, пожалуйста… Что-то я не совсем поняла, о чем идет речь и в чем моя вина, помимо того, что я согласилась сесть в это кресло, как вы говорите. Какую рукопись вы имеете в виду?
— А должны бы знать! Хоть бы в свои тетради заглядывали, где ваши секретарши регистрируют материалы, поступающие на рецензию.
Мирослава пожала плечами. Твердо знала: никакой рукописи Кучеренко она не передавала. Но такая тетрадь была, и в записи можно заглянуть. Сейчас она этим займется. И Борис Николаевич не предупреждал насчет Озерного. Кстати, что это за рукопись?
— Мне кажется, вы должны были бы поинтересоваться ею… Древние эпосы.
— В самом деле? Интересно. А… кто же рецензировал?
— Геннадий Александрович Дивочка. Когда-то он был причастен к этому периоду — писал монографию.
— Но ведь она, кажется, не напечатана?
— Мм… Возможно. Но главное не в этом. Рецензия обсуждена в отделе и утверждена. Вот она, Пожалуйста! Вы имели основания опасаться, что такая рецензия не устроит автора, и потому перебросили Кучеренко.
— Да что вы говорите? Я об этом впервые слышу. — Мирослава подняла телефонную трубку. — Иван Дмитриевич, я беспокою вас по поводу рецензии на рукопись Озерного. Когда у вас найдется свободная минутка, зайдите, пожалуйста.
Иван Дмитриевич сердито буркнул:
— Как раз сейчас мы беседуем о ней с автором.
— Прекрасно, когда будет время…
Олег Евгеньевич поднялся.
— Вы тут, надеюсь, сами разберетесь. Вот вам наш материал. А у меня время ограничено. — И вышел уже не так бурно, как входил.
Мирослава взглянула на последнюю страничку рецензии. Заключительные слова были подчеркнуты: «Такая книга вряд ли принесет пользу нашей науке и общественности». Итак, рукопись отклонена. А что же Кучеренко?.. И как, в самом деле, случилось, что два отдела занимались этим делом одновременно?
В книге регистрации материалов было записано, что рукопись Павла Михайловича Озерного передана в отдел Соцкого. Подпись лаборантки Ольги Кравец подтверждала это. Все правильно. Соцкий имел основания возмущаться. Олег Евгеньевич всегда поступает правильно…
Иван Дмитриевич вошел и, шутливо прижав руку к сердцу, начал:
— Мирослава Александровна, я у ваших ног. И, честно говоря, очень жалею, что не могу сбросить со своей седой головы хотя бы лет двадцать. Старость, дорогая моя.
— Вашей старости должны завидовать, Иван Дмитриевич. Такая мудрая, такая светлая…
— Что с того, милая девушка. Знания и опыт берут с человека самую тяжкую дань — молодость! Правда, бывают гениальные исключения. Вы знакомы с Озерным? Ах, да это же Борис Николаевич тогда был, когда он заходил сюда. Светлая, прямо гениальная голова. Хотите, сейчас познакомлю.
— А вы… только знакомы с ним или и рецензировали его рукопись?
— А как же, рецензировал. Мы все читали с интересом. Прекрасный аналитик. Будем предлагать ученому совету.
— Но вот есть еще рецензия отдела Соцкого. Олег Евгеньевич другого мнения… — Мирослава задумалась. — Не понимаю одного: как получилось, что два отдела рецензировали одно и то же… По документам рукопись эта числится за отделом Соцкого, Иван Дмитриевич.
Кучеренко поднял мохнатые седые брови. Нервно вздернул плечо, резко засунул руки в карманы.
— Я не напрашивался на эту работу. Меня уговорил взяться за нее Борис Николаевич. Правда, он выдвинул известные условия, но я не обещал их выполнить… — Он помолчал и уже другим тоном добавил: — Но как может отдел Олега Евгеньевича оценивать научную работу, относящуюся к другому периоду? Вам не странно это, Мирослава Александровна? Кто хоть рецензию-то писал там?
— Геннадий Александрович.
— Дивочка!.. Чудеса… С каких это пор он стал таким авторитетом не в своем деле?
— Очевидно, Иван Дмитриевич, с тех пор, как это кому-то понадобилось.
— А куда же вы смотрите? Правду говорят постарел Доля. Ничего не видит, что у него под самым носом творится.
Рассерженный Кучеренко уже забыл, что собирался познакомить Мирославу со своим автором. Фыркая носом, вышел из кабинета. Как все это тяжело слушать, как не хочется распутывать такие вещи. Да что говорить? Во всем виновата она — недоглядела, не проверила, кто над чем работает, чем заняты в отделах. Недавно состоялись их производственные совещания. И на это справедливо указывали ей Кияница и даже Куренной…
Если быть откровенной, Мирослава не нашла себя на административном посту. Хотя она столько сил — все свое время — убивала на канцелярщину. Хотелось все делать как следует. Сперва как будто все было хорошо, а после — раз! — где-то прорвало плотину. Может, и не по ее вине только. Но об этом не спрашивают. Люди требуют одного: им нужно обеспечить четкий, спокойно-деловой рабочий процесс. Чтобы такие мелочи не отнимали напрасно сил. В этом видела она основную задачу организатора. И порой задумывалась даже над тем, не лучше ли как-то разделить обязанности научного работника-исследователя и организатора научной работы. Это большое и сложное дело, это особая наука — быть организатором, администратором. Тут нужен своего рода талант, энтузиазм, самоотверженность. Это только издали казалось, будто у того же Медунки все получалось легко и быстро. Скорее бы он возвращался! А ей, Мирославе, лучше бы подать сейчас заявление об освобождении… Но тогда иной скажет: не смогла, сбежала, подвела…
Когда она думала о чем-нибудь неприятном, по привычке подходила к вазонам с цветами. Осматривала листочки, поливала. Это возвращало ей равновесие,
