Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что-то непонятное происходило не только здесь, на работе, но и в другой половине ее жизни, не видной чужому глазу. Казалось бы, получила все, что выстрадала, нашла свою судьбу. Но она оказалась не такою, как представлялась. В ее возвращенном счастье была печаль потерянных лет, усталость пройденных дорог…
Неуверенность поселилась в ней, томила сомнениями и невеселыми раздумьями. Любовь к Максиму превратилась в жгучее страдание. Теперь она даже рада была тому, что Вера не соглашалась на развод и они не могли пожениться немедленно. Иногда думала, что все пройдет, забудутся взаимные упреки и к ним возвратится искренность. Но нет! Максим становился все непонятнее. То прикипал к сердцу нежностью и преданностью, то вдруг погасал, замыкался в себе, становился чужим и холодным. Ее удивленные вопросы его раздражали. По целым дням сидел взаперти в своей комнате. Или бродил по городу. Возвращался домой молчаливый и далекий.
Его родители поначалу старались поддерживать их примирение. Мирославу приняли тепло, как родную. Не то прежнюю вину заглаживали, не то Мирослава в самом деле им понравилась, когда познакомились ближе. А она свою любовь к Максиму перенесла и на них.
А потом пришло другое. С той поры, как судьба начала от нее отворачиваться (Мирославу теперь больше критиковали, чем хвалили), заметила она настороженность и отчужденность родителей Максима. Куда прошли прежние восторги!
Ей открылось прежде незнакомое, гнетущее: пока Мирославе сопутствовал успех, эти люди старались погреться в лучах ее сияния. Но когда обнаружилось, что такое сияние дается борьбой, тревогами, а то и риском утратить завоеванные позиции, имя, положение, — начали отдалять ее от себя.
Резкий телефонный звонок нарушил ее раздумья.
— Мирослава Александровна, прошу вас, зайдите. — Это Доля.
Екнуло сердце. В чем дело?
В кабинете директора сидели Кияница, Кучеренко, заведующие отделами — Цокало, Вдовиченко.
— Садитесь, пожалуйста, Слава. Одно неприятное письмо разбираем. Может, и ваше мнение понадобится.
Обвела вопросительным взглядом — у всех какие-то утомленные глаза. Доля положил руки на стол, наклонил голову и выдавил из себя:
— Из министерства прислали. Нужно разобраться. — Кивнул на большой, густо исписанный лист бумаги: — Наши же товарищи… о наших ошибках, недосмотрах, неумении руководить институтом. Директору, говорят, давно на пенсию пора… Может, и правда? — горько улыбнулся, замолчал.
Мирослава, пожалуй, впервые видела его таким. Лицо желтоватое, сухое, в густой сети морщин…
— И вас тут поминают недобрым словом. — Доля откашлялся, махнул рукой, мол, все это чепуха, Мирослава.
— А именно? — насторожилась она.
— Говорят, захвалили мы вас. А ваши работы еще незрелые, невыношенные, не нужно перехваливать. Выдвинули на руководящую работу, а вы зазнались…
Мирослава покраснела, слезы навернулись на глаза. Зазналась?
Кияница шумно набрал в грудь воздуха.
— Я лично такого не вижу. Может, в чем другом обнаружилось? — Его маленькие глазки глядели на нее с затаенной строгостью. — А что касается научных работ… Поскольку в письме содержится ряд резких замечаний о них, создать авторитетную комиссию…
«К чему это? Зачем?..»
Старалась сохранять спокойствие. Но чувствовала, что в горле пересохло. Начала говорить срываясь… Все ее научные работы давно опубликованы. В свое время обсуждены и оценены. Так ли уж необходимо возвращаться к старому? Это несколько странно…
Григорий Иванович Цокало что-то пробормотал. Все засмеялись. Мирослава точно оглохла от волнения, она не понимала, о чем говорят. Профессор Цокало вынул сигарету, обжимал ее со всех сторон…
— Да что вы волнуетесь, ей-богу! Обычное дело — пришло письмо, нужно дать обоснованный ответ. А для этого необходимо собраться авторитетным нашим сотрудникам — и делу конец.
Смотрел на нее спокойными, умными глазами с искорками смеха.
— Да ведь это же чепуха, Григорий Иванович! Создавать комиссию… возвращаться к тому, что давно уже взвешено и измерено!
— Страсти тут ни к чему, Мирослава Александровна. Вам нечего волноваться. Значит, спокойно ходите себе по земле. Вот Макару Алексеевичу не легче, а он, видите, спокоен, как индийский йог.
Марфа Вдовиченко дружески пожала Мирославе руку — мол, держись, это совсем не страшный зверь — комиссия.
Какое-то письмо… Какие-то никому не нужные вопросы, хлопоты… Все это понимают. К ней обращены добрые улыбки, искренние, открытые взгляды. И все же — комиссия… Какой сложный мир! Поистине бесконечный в своем многообразии.
— А что, Макар, как ты думаешь, может, и вправду нам пора… того? — Кияница усмехнулся. — Как говорят актеры, главное — уметь вовремя сойти со сцены?
Доля встрепенулся:
— Что я хотел тебе сказать… — Все в ожидании подняли головы. Макар Алексеевич сделал длинную паузу, точно копался в своих мыслях, отыскивая ту самую нужную, которая только что была перед ним и куда-то запропала. — Был я в командировке в Черноморске, ты же в курсе… И знаешь, что я привез? Леску. Японскую!.. Нет, нет, ты не спеши с улыбками! Какую хочешь щуку выдержит, но главное — куда на рыбалку ездить?
Взрыв хохота: Доля — это Доля! Никто никогда не видел его подавленным.
Смех и разговоры начали понемногу успокаивать Мирославу. В самом деле, ничего особенного не произошло. Она знает, что может прямо глядеть людям в глаза. И все же она как будто в чем-то провинилась перед ними и скрывает это от них…
Какая чепуха! Нужно делать свое дело, учиться у более опытных.
— Не грустите, Мирослава, — это опять Кияница, повеселевший и как бы помолодевший. — Радость всегда исцеляет и возвеличивает человека. Запомните одно: никогда не ищите сочувствия. Бойтесь его! А то кто знает, возможно, в теплую мягкую ладонь вложен яд зависти…
— Нашей милой Мирославе фортуна
