Поэзия Африки - Антология

называвшемся «Cabe»

Перевод Ю. Левитанского

Сколько людей погибло?

Те, кто там был, и мы.

Был огромен корабль,был, огромен корабль, только он не пришел никуда.Были трюмы полны,были трюмы полны, но они не пришли никуда.Было много кают,было много кают, но они не пришли никуда —на мели оказался корабль.

Послушный товар, размещавшийся в трюмах,предназначен был на продажу.И когда огромный корабль Компании сел на мель,пассажиры с золочеными пуговицами на мундирахтут же с бедой смирились.

Но вы не печальтесь, матери,не грустите, отцы и братья,невесты скорбящие и печальные сестры,не орошайте слезами разлукиплатков своих белых.Корабль Компании, к счастью, был застрахован,и груз этот, в море погибший,тоже был застрахован.Вы, отцы престарелые, не отчаивайтесь напрасно,ибо ущерб сполна возмещен владельцамкорабля, чье названье три дня мелькало в газетахи уже никогдане появится больше.У груза живого в трюмахсвоей истории не было,и поэтому никаких происшествийсудовой журнал не отметил.

Были там сыновья и братья,черные, белые, желтые и мулаты,женихи, футболисты,почти солдаты,с фотографиями на удостовереньях личности —мундир цвета хаки, ряд пуговиц золоченых,губы, не произносившие слов ученых,глаза, философских вопросов не ведающие —рок-н-ролла любители страстные,самой своей юностью уже прекрасные,и все они дом свой оставили, чтоб однажды,освещенные взрывами рвущихся боеприпасов,утонуть в пучине морской.

Кто кричал?Это груз был всего лишь.Кто горел?Это груз был всего лишь.Кто на воздух взлетел?Это груз был всего лишь.Кто исчез навсегда?Только груз.

Груз живой израсходовал вскоре последние силырук горящих и ног,стекленеющих глаз, обожженных ладоней последние силы,поглощенные пламенем адским последние крикиперед самым концом.О, живой этот груз до последнего мига боролсяпод печальные звуки прибоя и легкого ветра,шелестящего в пальмах у стен городских Келимане,головой колотился о стену,и под звуки шагов, доносившихся с палубы верхней,обдирал себе руки до крови, чтоб выйти наружу,а потом уже сдался и уже не увидел пейзажей зеленых,что обещаны были ему,о которых мечтал он когда-то.

Плыли в каютах мужчины,плыли в каютах мужчины,плыли в каютах мужчины —этот груз, на воде сгоревший,для продажи был предназначен,и кричал он, страхом охваченперед кладбищем своим соленым,перед тем металлом каленым.

Матери, сестры,отцы и братья,друзья и невесты,плыли они вместе с ними,одетыми в свои мундиры защитного цвета,на которых желтые пуговицы мерцали,словно звезды той ночи кровавой.Плыли в каютах пассажиры,почти женихи и почти солдаты,почти мужья и почти мужчины,и почти еще дети, помнящие еще ясно,как совсем недавно за ящерицами гонялись.И все они до единого жались к стенам,и предсмертные голоса их слились воедино,и это было предсмертное их прозренье,последнее их презреньек огню и дыму,последнее и мучительное мгновеньелюбви, навсегда отвергнутой и напрасной.

Плыли в каютах парни,юноши плыли в трюмах,плыли почти мужчины.Их старые матери плачут,все глубже морщины на лицахотцов их, друзей и братьев.

Окаймленные рамкой черной,с фотографий глядят их лица,и в глазах у них — удивленье,и уже им не измениться.У груза, в огне сгоревшего,в подводных лесах погибшего,истории, собственно, не было.

Африканская пауза

Перевод Ю. Левитанского

Огненный шар, окрашенныйв цвет моего отчаянья,над морем, над далью синей.Разгадываю в одиночествезначенье каждого жестаи сладость каждого слова,прибоя морского тайну,молчанье вдвоем, сочувствиетвоих теплых и бледных рук.Шепчу твое имя,заполнившеесобою сумрак вечерний,с восторгом гляжув загадочныезеленые твои глаза.И перебираю пальцамиволос твоих прядь тяжелую,цвета луны, родившейсянад морем в вечерний час.Ты здесь или ты мне привиделась?Прикрываю губами глаза твои,ресниц твоих —птиц озябших —касаясь едва-едва.

Прекрасная история,

которую я расскажу однажды

Перевод Ю. Левитанского

Когда-нибудь я поведаю вам прекраснуюисторию о белой девушке, здесь родившейся,здесь, на моей опаленной зноем земле.Я расскажу вам о том, что ее улыбкаизлучала нежность и добротой сияла,глаза ее были ласковы, как обещаньесвежего хлеба, а ее молочные рукибыли белы, как белые флаги мира.Когда-нибудь я поведаю вам прекраснуюисторию о белой девушке, здесь родившейся:я черный мальчишка худой, а она — сестра моя,я черный грузчик в порту, а она — сестра моя,мне шагу ступить не дают, а она — сестра моя,моя, и твоя, и всем нам вместе — сестра.Когда-нибудь удивительную и прекраснуюисторию о белой девушке, здесь родившейся,непременно я расскажу.

Пораженье

Перевод Ю. Левитанского

Звучанье квартетанад нами —все вокруг оживает.Плавное движеньенепроизвольноизображает «прощай»,неприметная улыбкатаит в себе некую резкость.Стены вокруг неприступны,и птицабьется с мольбой о стеклои машет крыламив полете.Шагподчиняется ритму ударных,и улыбка твояв двух гранях ночного стеклакажется еще холоднее.

Возвращенье

Перевод Ю. Левитанского

Я хочу, чтоб и после был слышенмой голос непогребенный,мужественный, как кинжал.Чтоб исчезла в земле лишь памятьо жестах незавершенных,а не голос кричащий мой —я буду кричать в набрякшеммолчанье утра, в которомзреет грядущий день.И будет ли это страстныймой голос непогребенныйили руки мои, спокойноскрещенные на груди, —хочу, чтоб меня услышали,увидели,ощутилимятежным и обнаженным,таким, каков я и есть.Но, став и растеньем даже,я буду тянуться к звездам,а пока я цветок срываю,им пальцы мои пропахли,а глаза мои смотрят в небо,которое не продается,но которое может всякий,даже стоя на четвереньках,над собой всегда увидать.

Человек, я сей мир покину,головы своей не склоняя,будет голос мой жить, как волны,что рождаются в море и гибнут,чтобы снова родиться в нем!

Поэма Африки

Перевод Ю. Левитанского

На губах моих толстыхбродит отсвет сарказма,колонизующего мой материк материнский,и сердце мое отказывается услышатьс плоскими шутками смешанный наполовинуангло-романский синтаксис новых слов.

Они меня любят единственной правдой своей евангельской,мистикой пестрых стеклянных бус и мистикой пороха,своих пулеметов логикой убедительнойи оглушают песнями чужестранными,в равной степени чуждыми мне и странными.

Они одаряют меня величьемгероев своих, официально дозволенных,славой своих «роллс-ройсов» и городов своих каменных,публичных домов своих радостью каждодневною.Они меня тянут к их богу гладковолосому,и на губах моих таетпривкус абстрактного хлеба,миллиона абстрактных хлебов.И взамен амулетов старинных, когтей леопардовых,они продают мне благословенье свое и позорнуюметрику сына отца, никому не известного,сеансы стриптиза, бутылку вина кисловатого,специально для черных белыми предназначенного,фильмы, в которых герой карает предателейи разит дикарей со стрелами их и перьями —поцелуями пуль и газа слезоточивогоцивилизуют они бесстыдство мое африканское.

Монеты висят у меня на шее, кружки латунныевместо прежних празднеств моих в честь обрядов свадебных,или в честь дождя, или в честь урожая нового.И я понимать начинаю: люди, которые создалиэлектрический стул, Бухенвальд или бомбу атомную,у детей Варшавы отняли детство, придумалиГолливуд, ку-клукс-клан, Аль Капоне, Гарлем и так далее,уничтожили Хиросиму, и прочее, прочее —этим людям понять не дано аллегорий Чаплина,ни Платон им, ни Маркс, ни Эйнштейн и ни Ганди неведомы,и что Лорку убили, об этом они не слышали —сыновья чудовищ,изобретших инквизицию,породивших пламя, Жанну д’Арк поглотившее,они распахивают мои поляплугами с маркою «Made in Germany»,но ушами своими, от джазовых ритмов оглохшими,не услышат уже деревьев голоса тихого,и по книге небес читать уже не научатся,и в глазах их, наполненных блеском металла холодного,умирают лесные цветы, их цветенье щедроеи лирический щебет птиц их уже не трогает,и порывы могучих крыл над полями ранними,и невидимая скорлупа небосвода синего.

Нет, не видят они и борозды эти красные,за невольничьим кораблем на воде лежащие,и не чувствуют, как на пути корабля идущегоя при помощи колдовства вызываю яростныйгнев костей этих острых, как сабли, уныло пляшущихокеанский дьявольский танец, батуке моря…

Но на сине-зеленых дорогах, путях отчаянья,я прощаю прекрасной кровавой цивилизации,отпускаю ей прегрешенья ее — аминь!Под тамтамы моих племен, под звучанье грозное,мой любовный клич, словно семя, ложится в темнуюблагодатную почву невольничьих кораблей…

В дни равноденствия над родимой землей вздымаюсамую лучшую песню народа широнга,и на белой спине наступающего рассветадикие мои пальцы преисполнены ласки —как безмолвная музыка дротиков и кинжаловплемени моего воинственного, прекрасныхи сияющих, словно золото, ввысь воздетыхв беспокойном чреве моей африканской ночи.

МОГИМО[263]