Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

в это время во Франции. Но сношений с ним не было. За границей была и сестра наша Катруся, благополучно выехавшая с детьми Юрия из Новороссийска вместе с сестрой Эльветой и семьей Родзянко в Югославию. Но как дать им знать о своем положении?

И вдруг немецкий пастор в Новоград-Волынске оповещает Ольгу, конечно негласно, что у него есть письмо для нее из-за границы и он просит прислать к нему верного человека за этим письмом. До Новоград-Волынска из Жукова пятьдесят километров. Летом я свободна от уроков. И вот я иду за письмом. Переходя от одного села к другому, когда по десять – пятнадцать верст, когда и больше, я останавливаюсь в первой попавшейся хате на ночевку. На просьбу переночевать хозяйка отвечает обычно: «Ну, что ж, ночуйте; хату не перележите». Но, кроме того, она кормит меня ужином, хотя я и несу с собой свою провизию, а утром, снова накормив, снабжает еще кое-какими продуктами.

Один раз я воспользовалась таким же радушным гостеприимством у сельского батюшки, окруженного многочисленной семьей: сам он с женой, две его тетушки, два брата, один из них тоже священник, вдовец, со взрослой барышней-дочкой. По их настоянию я побывала у них и на возвратном пути. Очень милая дружная, образованная семья. Я воспользовалась воскресным днем, исповедалась у этого батюшки и причастилась.

На личном опыте я убедилась, что можно в России проходить большие пространства не претерпевая никаких особых затруднений. В одном из моих переходов ко мне присоединились две молодые спутницы. Они возвращались пешком из какой-то далекой ссылки и не выглядели ни изнуренными, ни голодными. Они подходили уже к своим, которые не имели и понятия об ожидавшей их радостной встрече.

Лютеранского пастора я застала в минуту, когда, окруженный женой и многочисленными детьми, он благословлял свою скромную трапезу. Я была тут же приглашена к столу. Как дошло до него письмо? Как разыскал он Ольгу? Он, конечно, не рассказал мне, не желая подводить тех, кто ему в этом помог.

Письмо было от Катруси из Чехословакии, из города Требова (которое там произносится Тшебова), в котором находится школа для русских беженцев; по ее письму там наша знакомая из Одессы, Елизавета Владиславовна Курис, состоит в педагогическом персонале, у нее есть триста рублей для семьи Ольги, туда Ольга и должна направиться. Конечно, после такого письма оставалось только решиться. Для этого времени потребовалось немного. Ольга сразу решила переходить границу. Я, так же сразу, решила с ней не идти. С одной стороны, потому, что она с четырьмя детьми, хоть в первую минуту, будет вызывать сочувствие и станет предметом благодеяний, а я, работоспособная тетушка, буду казаться человеком, могущим содержать их, во-вторых, мы слишком много получили любви от семьи Львовичей, чтобы я могла оставить подготовку их дочек к экзамену; наконец, в третьих, и это главное, надо было оставаться, чтобы заметать следы.

Исчезнуть со всей семьей сестра должна была так, чтобы ни малейшая тень не пала на о. Николая Львовича. Нам это вполне удалось. Мы включили в наши планы, во-первых, отца Николая, а по его совету и семью учителя жуковской школы, Малия. Жена его часто переходила границу, неся туда сало, масло, яйца и пр., а возвращалась с сахарином, мылом, нитками, иголками и т. п. мелкими предметами жизненного обихода. Недалеко от Жукова, пройдя город Анополь, находилось село, через которое проходила прямолинейная граница. Эта граница отрезала крестьянские поля от их места жительства, и они имели право переходить границу, чтобы обрабатывать свои участки. (Все тогда у большевиков делалось наспех, на скорую руку). Вот через этих-то крестьян и шла мелкая спекуляция.

Добрая жена учителя взялась устроить Ольге ее переход. Она пошла к знакомому ей крестьянину и сговорилась с ним насчет вознаграждения и ему и тем стражникам, которые стояли на пути, потом она еще раз пошла со мной, чтобы все мне показать и познакомить меня с мужиком. Потом я уже без нее водила туда Федорчика. Лето было в полном разгаре. Начали снимать урожай. Никита и Федор смолотили несколько снопов хлеба, снятого с учительского участка.

Ольга с детьми переехала из Жукова в Семаки, чтобы своим отъездом не подводить о. Николая. Дождавшись ярмарочного в городе Анополе дня, Ольга с двумя младшими, Федорчик с мешком намолоченного зерна и я присоединились к священнику села Семаков, ехавшему на крестьянской подводе на эту ярмарку. Федор ехал, чтобы продать зерно, Ольга – якобы, чтобы купить детям обувь. Приехав в Анополь, мы все разошлись в разные стороны. Подвода ждала нас в определенном месте. Посидев с Ольгой и детьми недалеко от базара минут пятнадцать, я вернулась к подводчику. Тут же оказался и Федорчик, уже успевший продать свое зерно.

«Представь себе, – начала я говорить ему радостным голосом, – твоя мама встретилась со своей подругой по школе. Она тут замужем, живут недалеко. У нее двое детей. Она просит маму переночевать с ней в Анополе, а завтра поехать к ним погостить, так что ты дождись батюшку и поезжай с ним домой, а я потом вернусь пешком». Все это было оговорено раньше. Федорчик знал, что я вру, но хозяин подводы слышал все и мог оповещать это самым правдивым голосом и батюшке, и любому любопытствующему.

Я вернулась к Ольге, и мы двинулись в путь по направлению к границе. Дойдя до села, где жил ее проводник, я пошла к нему одна (так он научил меня), а Ольгу с детьми оставила на дороге ждать нас. Дома его не оказалось, была лишь старшая девочка, качавшая в люльке младенца. Она взялась сбегать за отцом и оставила меня смотреть за ребенком. Ждать мне пришлось очень долго. Я сидела как на иголках, но я была прикована. Мне казалось, что прошло часа полтора. Наконец он явился, и мы с ним, пройдя село, вышли на то место, где Ольга должна была нас ждать. Но она, очень благоразумно, удалилась от дороги, чтобы не быть заметной. Мы скоро нашли ее. Она вся дрожала от волнения и от негодования на меня: «Что ты с нами сделала? Разве ты не понимаешь, что не только наш переход, но и жизнь Никиты, с его ростом молодого новобранца, висела на волоске?» Я не успевала и рта открыть в свое оправдание. Она торопила мужика и детей и, не дав мне времени проститься как следует ни с детьми, ни с ней, ушла от меня. Мне оставалось только благословить их в спину большим напутственным крестом. Набежали тучи. Разразилась гроза. Я шла домой под проливным дождем.

Заранее мы сговорились с Ольгой, что будем стараться поменьше врать, что мы будем Елизавету Владиславовну называть ее именем и ее местонахождение называть Требова. Войдя в наше помещение, я застала там Никиту и зашедшего к нему батюшку, это было очень удачно для моего метода; врать не в глаза тому, кого я собираюсь одурачить, а мимо. Я рассказывала Никите, в присутствии батюшки, что подругу его матери зовут Елизавета Владиславовна Курис, что муж ее очень хорошо устроился, что живут они в Требове, что мальчику девять лет, а дочке семь. Тут же я сказала Никите, что он с Федором должны будут завтра очень рано выйти из дома, чтобы отнести туда необходимые ей вещи. Они ушли еще до света. Федор уже знал дорогу, и они с Никитой благополучно дошли до мужика, у которого Ольга переночевала с двумя младшими. (Я встретилась с Никитой через двадцать шесть лет. Сестру мою я так больше и не видела. Она скончалась во Франции в 1938 году).

Чтобы батюшка села Семаков и прочее окружающее население не спросили меня, куда делись старшие мальчики, я на следующее же утро сделала вид, что получила от сестры письмо, в котором она оповещает меня, что приняла предложение этой своей подруги стать учительницей ее детей и поселиться у ней в Требове; что эта подруга ее, Елизавета Владиславовна Курис, посоветовала ей взять и старших сыновей с собой, что Никите она найдет заработок, а Федору возможность