Города гнева - Влад Бах

– Ладно-ладно, я понял. Не кипятись, дружище. Больше ни слова про красавицу Иллану, – Микаэль выставляет вперед ладони в знак капитуляции. – Но я видел, как ты рвался ее спасать, – добавляет с кривой ухмылкой.

Я не отвечаю. Сейчас не до споров.

Мика бросает взгляд на обрушившийся дом, где под завалами зажаты люди, и, не говоря ни слова, направляется туда. Я замираю на мгновение, окидываю взглядом площадь, наблюдая, как солдаты вытаскивают раненых и грузят на носилки, чтобы потом на ржавых внедорожниках доставить в госпиталь.

То, что ещё утром было живым и дышащим городом, теперь кажется выжженной изнутри оболочкой. Узкие улицы покрыты слоем пепла, снег, что выпал ещё ночью, смешался с копотью и теперь больше похож на грязь. Дома, что стояли ближе к восточным районам, превратились в разрозненные обломки – деревянные балки торчат, как сломанные кости, куски стен разорваны, крыши обвалились внутрь. В воздухе витает запах тлеющего дерева, пороха и ещё чего-то – горького, металлического, пронзительно-кислого.

Люди разбирают завалы. Где-то слышен плач. Где-то – стоны раненого. Где-то стоит тишина – самая страшная, давящая, мёртвая.

Вздрогнув всем телом, я замечаю мальчика лет семи, босого, в грязной куртке, застывшего у разрушенной стены. Он не плачет, а просто смотрит в одну точку – туда, где под грудой кирпичей виднеется тонкая, окровавленная рука. Чья-то мать. Чья-то сестра. Чья-то дочь. К ребенку спешат солдаты и, завернув в одеяло, куда-то уносят. О нем позаботятся, знаю, но это травмирующее событие останется с ним навсегда …

Сглатываю горький комок и отвожу взгляд, но его образ намертво врезается в мое сознание.

Где-то среди суеты слышится отчаянный крик – женщина бросается к завалам, безумно, судорожно разгребает камни, разбивая в кровь пальцы. Рядом с ней двое мужчин – они пытаются её остановить… убедить, что поздно, что уже ничего не изменить.

Но она не слушает. Потому что, если остановится – значит, примет правду. А правда слишком жестока.

К ночи город уже знает имена всех погибших.

Каждого, кто не успел добежать до укрытия, кого разорвало взрывной волной, кого зажало под обломками домов. Каждого, чьи крики ещё несколько часов назад разрывали воздух, а теперь погребены под пеленой тишины.

Трупы выкладывают ровными рядами на центральной площади перед обелиском. Лица некоторых невозможно узнать – только изуродованные останки, покрытые копотью и кровью. У других они навечно застыли в смертной гримасе – широко открытые глаза, искривленные в безмолвном вопле губы. Их всё равно называют по именам. Здесь так принято. Никто не должен уходить в мир мертвых без имени.

Шаманы уже готовят ритуал прощания. В полутьме их фигуры кажутся ещё выше, а одежды – ещё мрачнее. Красные плащи с вышитыми на рукавах символами сменяются длинными церемониальными одеяниями, украшенными подвесками, которые мерно позвякивают при каждом движении. Они ступают медленно, словно выверяя шаги в такт биению умирающего сердца города, обходят пространство около тел широкими кругами, окуривая его дымом тлеющих трав, источающих густой, вязкий аромат.

Огонь, подготовленный для погребального костра, едва задался, но его тепло уже чувствуется, словно пламя ждет момента, когда будет поглощать тела. В воздухе витает терпкий запах смолы и древесины, перемешиваясь со смрадом смерти, создавая чудовищный коктейль, от которого першит в горле.

Люди собираются вокруг, но держат дистанцию. Кто-то стоит молча, кто-то опускается на колени, касаясь ладонями холодного камня мостовой, некоторые тихо шепчут прощальные слова. Нет громкого плача, нет истерик – только приглушенные стоны, да сдавленные рыдания, заглушаемые рукавами одежды. Мужчины ожесточенно сжимают челюсти, стараясь не выдать охватившее их горе. Женщины, потерявшие детей и мужей, вцепляются друг в друга, чтобы не упасть, чтобы не сломаться. Их лица бледны, глаза опухли от слёз. Кто-то держит в руках крохотную, обугленную детскую игрушку, словно это единственное, что осталось от жизни, которая ещё утром была полной, настоящей. Кто-то раскачивается, беззвучно шепча вопросы, на которые больше не получит ответа.

С каждым вдохом тяжесть в груди становится сильнее. Копоть, гарь, запах палёной плоти – всё это пропитало город, въелось в его стены, осело на коже.

Гул голосов, запах смерти, сломленные люди – всё это уходит на второй план, превращаясь в размытую, гнетущую картину, которая теперь кажется далёкой, словно я наблюдаю за ней со стороны. Единственное, что остаётся внутри – это болезненная навязчивая мысль: «Где Иллана?»

Она бы пришла. Она должна была быть здесь.

Я снова напряженно всматриваюсь в толпу.

Лица расплываются перед глазами, как будто они окутаны мглой. Некоторые жители стоят неподвижно, опустив голову. Другие тихо разговаривают, но слова не доходят до сознания, превращаясь в бессмысленный шум. Есть и такие, кто проходит мимо, ни на что не обращая внимания. Потерянные, убитые случившимся.

Я ищу её.

Прохожу взглядом по каждой фигуре, каждому силуэту, надеясь выцепить знакомые черты – медовые глаза, рыжие пряди, лёгкую походку. Где-то внутри меня тлеет глупая надежда, что она просто стоит в толпе, немного в стороне, что я вот-вот поймаю взгляд, и всё это напряжение рассеется, как туман.

Но её нет.

Тяжесть в груди становится невыносимой, словно стянутый ремень не даёт сделать нормальный вдох.

Я не могу больше ждать.

Рывком разворачиваюсь и направляюсь прочь от площади.

– Дерби, – звучит голос за спиной.

Глухо, но отчётливо. Я не останавливаюсь, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Узнаю этот тон. Узнаю человека, которому он принадлежит.

Микаэль.

– Куда ты? – его голос ровный, без лишних эмоций, но в нём проскальзывает не то интерес, не то скрытое напряжение.

Я бросаю взгляд через плечо. Он шагает за мной, даже не пытаясь скрыть, что намерен следовать до конца.

– В Бастион, – выдыхаю я. Сердце ускоряет ритм.

– Я с тобой.

Это не вопрос, не предложение. Он просто заявляет о своём решении, как о чём-то само собой разумеющемся.

Он не ждёт согласия. Не спрашивает, не объясняет почему.

Просто идёт рядом.

Я не возражаю.

Глава 23

Коридоры Бастиона встречают нас тишиной. Здесь не слышно ни гулких шагов стражников, ни далёких звуков города, который всё ещё оплакивает погибших. Только ровное мерцание ламп под потолком, приглушённое эхо моих шагов и грохочущие удары сердца.

Веду Микаэля сквозь длинные проходы, едва замечая, что он идёт рядом. Мысленно я уже не здесь… Нервны натянуты до предела, терпение на исходе. Самообладание, контроль… Что это? Я забыл.

Ила. Она целиком и полностью захватила разум, легким взмахом длинных ресниц обрушив все оборонительные рубежи. Без боя, без сражений… Просто пришла и разбила меня в хлам, разнесла сердце на осколки, вывернула душу наизнанку, заслонила собой весь мир, обратив в пепел все вынашиваемые годами цели, взяла в плен всего меня без остатка. Микаэль что-то говорит, задает вопросы – я ни черта не слышу. Перед внутренним взором только ее лицо, нежная лукавая улыбка и золотые искорки в выразительных глазах. Пальцы зудят от потребности зарыться в рыжие локоны, прикоснуться к нежной атласной коже, смять в жадных объятиях, единолично владеть и не отпускать никогда. Сумасшествие, одержимость, страсть, безумная нежность и отчаянная нужда. В ней.

– Вот здесь, – резко останавливаюсь перед одной из дверей жилого яруса. Глухое, металлическое полотно, запертое на замок. Повернув ключ, распахиваю дверь, жестом приказывая Фостеру войти.

Он не спешит. Лениво оглядывает меня, убрав руки в карманы стеганой военной куртки.

– Что теперь? Ты затолкаешь меня внутрь и заставишь ждать?

– Да, – односложно бросаю я.

Он вскидывает брови, но не спорит. Вытянувшись во весь рост, лениво прислоняется плечом к стене.

– Ты вернёшься? Или это просто удобный способ от меня избавиться?

– Вернусь. Нам нужно поговорить.

Я смотрю на него, но не вижу.

– Позже, – добавляю непреклонным тоном.

Где-то внутри шевелится чувство вины, но я прогоняю прочь зудящую