Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А Мирослава подняла глаза, окинула взглядом неуютную площадку перрона. Грязно — валяются огрызки яблок, окурки, обертки от конфет…
Утренний туман нехотя расползался по темным закоулкам, под кустами посадки, под сонными составами. Стлался росой на бесконечно длинных, холодных рельсах.
Тоска сжала сердце. С этого перрона когда-то отправлялась она, среди лета, навстречу своему солнцу.
Солнца давно уже нет. Где-то высоко грустно курлыкают журавли.
— В теплые края летят… — проговорил Михайло, провожая глазами небесных странников.
— В теплые края… Как и я… Все трусы улетают.
— Глупости! Это дорога смелых.
— Нет, не глупости. Так мне сказал мой… бывший шеф. — Мирослава жадно искала взглядом серый журавлиный клин. Но густой туман еще стлался лениво над землей. Прощальное курлыканье пробивалось сквозь сизые клочья, сеяло на влажной земле печаль.
— Это, Мирослава, дорога сильных. Когда-то слыхал я от своего деда Петра одну притчу. Хотите?
Мирослава продолжала глядеть на небо. Моргнула густыми темными ресницами в знак согласия. Ни одна черточка не шевельнулась на ее исхудалом лице.
— Расскажите… еще одну сказку мне на дорогу.
Михайло вздохнул и начал:
— Спрашивает Воробей Журавля: «Куда летишь, брат?» — «В теплые края, — отвечает. — Там лето, а здесь будет зима».
«Неужто ты испугался холодов? Такой большой и такой трус. А я, хоть и серенький, хоть и маленький, остаюсь здесь. Не рвусь в дальнюю дорогу».
«Потому что тебе и не осилить их, Воробей, — отвечает Журавль. — Не перелететь тебе через бескрайние просторы морей, гор, безводных пустынь. А штормы? А голод? Сколько нас гибнет в седых волнах шторма? Нашими костями усеяны пустыни.
А мы — летим!
Наши крылья ломаются о скалы и вихри.
А мы — летим!
В наших сердцах исчезает надежда.
А мы — летим…»
«В самом деле, — задумался Воробей. — Велик ваш труд. Но зачем же тогда пускаться в такой опасный путь? Где смерть. Где неизвестность. Где нет покоя и где теряешь надежду. Лучше уж пересидеть зиму, перетерпеть…»
Журавль гордо взмахнул крыльями и ответил:
«Мы иначе не можем, брат Воробей. Мы родились от таких родителей. Они завещали нам этот путь. В нем мы испытываем свою силу. Свое мужество. Свою честь. Мы не можем быть воробьями. Мы — Журавли!»
Лицо Мирославы прояснилось. Она расправила плечи и привычно встряхнула головой.
— Спасибо, дорогой Михайло, за проводы. Вы… просто не знаете, кто вы для меня!
— К сожалению, знаю, — он улыбнулся. — Утешитель… Впрочем, который час? Скоро состав подадут.
В ее глазах, казалось, что-то промелькнуло.
— А помните нашу первую встречу? И июль… Жаркий июль!
— Вы не забыли! А я думал…
— Что вы!
Минуты проходили невероятно быстро.
— И все же я не понимаю вас, Мирослава. В институте такие перемены. С тех пор, как директором назначили Озерного…
— Озерного? — Мирослава резко обернулась.
— Мне рассказывала Ольга Петровна.
— А я-то к нему еду… Не знала. Последние дни никого не видела. Даже еще расчет не взяла. Думала — после…
— Озерный — здесь!.. Возвращайтесь назад.
— Но билет… И чемодан.
К перрону подошел пассажирский поезд. Мирослава в волнении озиралась, словно искала у кого-то совета и не могла найти.
— Михайло! — кинула вопросительный взгляд.
Чайка спокойно ждал. Сказал твердо:
— Оставайтесь здесь. Проводим этот поезд. Пожелаем счастливого пути пассажирам. И тем, кто уезжает, и тем, кто остается.
На ее глазах были слезы. Сдавленным, дрожащим голосом она робко спросила:
— Вы… так думаете?
— А разве вы думаете иначе? — Михайло засмеялся и подхватил чемодан. — Мы мешаем посадке.
Мирослава уже не слышала людского говора, не замечала вокзальной суеты. «Оставайтесь здесь… здесь…» — стучало в груди сердце, она чувствовала — это так, так…
Но нахмурилась и решительно сказала:
— Нет. Я должна уехать.
Михайло молча проводил ее взглядом. Видел, как она быстро прошла по вагону, направляясь к своей полке. Мирослава опустила стекло окна, искала Михайлу взглядом.
Увидела.
— Из дальних странствий иногда возвращаются. Я вернусь… Непременно…
Авторизованный перевод Б. Турганова.
ЖАЖДА ЛЕТА
Все казалось ненастоящим — и просторные, залитые ослепительным светом вестибюли, и приглушенный говор ожидающих и гардеробщицы, — хотя они и метались между рядами вешалок, длинная цепочка очереди от этого вовсе не сокращалась. Музыка еще владела воображением Андрея, как бы отдалив его от реальности. Он улавливал в себе солнечный звон радости, еще звучал в ушах мечтательно-грустный монолог фагота… Мир, такой неведомый и такой знакомый, понятный и в то же время непостижимый. Это был мир Моцарта.
На улице холодный, терпкий ветер ударил в лицо, защекотало в ноздрях от запахов поздней осени. Откуда он берется, этот дух сырой земли, в центре города? Одетый в асфальт, бетон, камень и стекло, обвитый проводами, город, казалось, был равнодушен к тому, что совершалось вне его…
— Простите, где тут консерватория? — Девушка так спешила, что задохнулась даже. Наверно, опаздывала на свидание.
— Прямо и налево! — кинул он со смехом и опять вернулся к прежнему, как-то по-новому разглядывал давно знакомые кварталы, вслушивался в гудение, перекличку голосов, шум колес. Какая во всем этом жажда жизни! Разве не поразительно велик в своей целеустремленности человек? Он любит воздвигать памятники своей сравнительно краткой жизни, создавать уют больше для других, для тех,
