Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

Тот, настоящий, Крысиный Король — так говорят сказки, — убит и сгнил в земле, стал юной травой. И хвосты его, наверное, все давно умерли тоже, и все их последователи, и всех их ученики.

Что осталось от Крысиного Короля, так это идея. Страшная мысль, будто ты знаешь, каким нужно сделать мир, и можешь изменить его по своему разумению.

Когда-то Крысиный Король зачерпнул из Бездны силу и навёл в Кланах свой жуткий порядок. Тогда и другим пришлось искать Бездны тоже, и она едва не сожрала нас всех, дурных, и едва не смыла нас навсегда.

Потом было много других, кто пытался идти по тем следам; ради них и собрали Комиссию. И в Волчьей Службе тоже были люди, готовые встретиться с любым последователем Крысиного Короля.

А ещё нам благоволил сам свет. Потому что если ни Комиссия, ни Служба не могли остановить Бездну, и она выливалась в мир, из света приходил Усекновитель.

Крылатый рыцарь с огромным мечом, он умел закрыть разрыв, а ещё убивал всех, кто испачкал в чёрной воде свои руки.

— В Марпери, — тяжело сказала Става, — был один там, который обратился к Бездне. И зачерпнул из неё так много, что… и умирать он никак не хотел.

— И всех… горожан…

Става пожала плечами.

Там сложно было уже понять: кого убил преступник, кого покарал Усекновитель, а кто пал жертвой разрушающихся платформ. Бездна утихла тогда, ушла. Хотя цена оказалась высока.

— И крысиные деньги…

— Тоже оттуда, — уклончиво сказала Става.

Усекновитель проснулся, — и это значит, что Бездна будет открыта. Что погибнет много, может быть, очень много людей. А Огиц — большой город, и…

Да даже если бы был маленький.

— Мы расследуем это дело, — важно сказала Става, — по запретной магии. Есть много моментов…

Она посмотрела на меня с сомнением, будто взвешивая, что мне можно сказать — и всё-таки продолжила.

Нелегко понять, какие из обращений к Бездне по-настоящему страшны. В какой момент будет утрачен контроль, что приведёт к трагедиям, а где щепотка запретного — всего лишь безобидное баловство? Часто и сам заклинающий не знает этого наверняка.

Но в Огице вот уже год или чуть больше творилось что-то… нехорошее.

Пропадали молодые колдуньи. Пропадали в равноденствия и в солнцестояния — дни, отлично подходящие для ритуалов. Кого-то из них находили потом мёртвыми, а кто-то просто исчезал, будто их и не было.

Болтали, будто вот-вот вернётся то ли Большой Волк, то ли Крысиный Король. Будто в очередную Охоту его поймают, и он вернётся, и что не просто так здесь и там мелькают крысиные деньги.

Звенели чем-то новым чары. Приезжали лунные такие важные, что никто не понимал, как их принимать. В библиотеках стали популярны плохие книжки.

И вода пахла иначе.

Даже те, чьё участие удалось установить и кого удалось прижать к стене, молчали — в том числе под угрозой смерти.

И чем дальше, тем больше становилось ясно: здесь замешаны… да кто только не замешан. Потоптались двоедушники, наследили колдуны, и даже лунные…

Их звала к себе Бездна, какими бы ни были последствия.

— Усекновитель должен что-то чувствовать, — устало сказала Става. Она аккуратно подбирала слова и говорила абстрактно, широкими мазками, но картина выходила мрачная донельзя. — Может быть, вместе мы сможем что-то сделать, чтобы…

Честно сказать, мне не очень нравилась Става. Я вообще не была уверена, что Става кому-нибудь может нравиться, и говорила она всегда как-то так, что казалось, что она по меньшей мере что-то недоговаривает. Но здесь и сейчас — я почему-то ей верила.

А ещё чувствовала: во всём этом есть для неё что-то очень личное.

Когда к Юте пришла Комиссия, я сидела в шкафу, оглушённая и испуганная. У меня всё дрожало внутри, и я никак не могла разобраться, где верх и где низ, и не выцвела ли я сама до серой бесплотной тени, до безликого карандашного наброска.

К Юте пришло много людей: и тот увалень, что забыл в машине лампу, и тот, что говорил мягким голосом и уговаривал всех не волноваться, и мастер Вито, от которого во все стороны расходилось негодование и который посмел плюнуть лунной в лицо. И Юта сказала ему с этой своей отвратительной интонацией «я-всё-знаю-лучше» и «я-мудра-и-понимаю-твою-слабость»: сходите на кладбище.

Юта мне нравилась ещё меньше, чем Става, но сейчас мне очень хотелось повторить за ней.

— Ещё и кабан этот, — поморщилась Става, не подозревая, о чём я думаю. — Толстая скотина, ещё и курит, даром что не колдун! Кто только придумал, что ему место в полиции…

— Кабан? — встрепенулась я. — Курит? Погоди, ты что ли про… Темиша? Который патрульный, в Марпери? Который… у Алики деньги взял без документов?

Става зло рассмеялась и постучала пальцами по столу.

— Да если бы только! Ссскотина…

Алика была, может быть, невыносима и любила бороться с ветряными мельницами, но именно здесь, когда она поехала в Службу, она сделала по-настоящему важное дело. Правда, она сама не поняла, что именно в её словах оказалось значимым.

Крысиные деньги — да мало ли их, этих денег, утеряно на развалинах Марпери! Нашли и нашли; ещё и не то можно найти, если хорошо поискать. Другое дело, что в Марпери не могло работать полицейского, который уж совсем ничего не знал бы о крысиных деньгах.

Темиш должен был понимать, что, как и куда нужно сообщать, если крысиными деньгами интересуются жители. Но вот уже почти десять лет, как в Марпери — по его словам, — никто не упоминал крысиных денег.

— У Царбика их целый чемодан, — вспомнила я.

— О да, — оскалилась Става. — Мы уже знаем.

Темиш не сообщил о находке, хотя у него не могло быть на это никаких причин. Действительно так хотел нажить себе лишние полторы сотни, или было что-то другое?

Словом, в Марпери инкогнито приехала лиса. И там, где пёсий нюх успешно сбили хлоркой и временем, лиса установила однозначно: это Темиш забрал монеты и у меня, и у Абры. Лиса покрутилась ещё и вынюхала (правда, уже не носом), что Царбик получил от Темиша много письменных заверений, что все его находки известны управлению, хотя это не было правдой; и что весомую часть монет Царбик сдал Службе, вот только Служба никогда их не получила.

А ещё выяснилось, что у Темиша в сейфе стоит гипсовая голова, через какие предпочитают общаться с людьми лунные.

Лунные, вяло повторила про себя я. Те лунные, которые так хотели запереть Дезире на склонах Марпери. Но, как я ни старалась, лунный след волновал меня меньше другого.

— Троленка…

Става кивнула.

У машины, в которой разбился её мужчина, не нашли никаких следов. Не было ни посторонних запахов, ни признаков технических неполадок. Водитель не справился с управлением на влажной дороге; трагическая случайность, такие бывают.

А он любил её, Троленку, конечно, любил, — как можно не любить свою пару; и у руля крепил на зажиме фотографию дочки…

— Это лунный? — хрипло спросила я. — Кто-то из лунных? Заглянул в фотографию? Потому что Темиш сказал, что монета… и это было для них таким секретом, что…

— Это не доказано, — пожала плечами Става, почему-то хмуро глядя на свои руки, будто на них тоже отпечатался профиль волка с дырявыми глазами. — Это никак нельзя доказать.

Я механически кивнула.

Темиша не судили и даже не уволили. За ним наблюдали скрытно, чтобы понять, кто из лунных говорит из гипсовой головы. И деньги у него не забрали официально: Темиш прикопал монеты на заднем дворе, а лиса — тихонько выкопала и припрятала на всякий случай.

— Ты подумай, — тяжело сказала Става, — ещё пара-тройка дней, наверное, есть.

— Пара дней?..

— До того, как он проснётся. Твой лунный. Подумай, что ты ему скажешь, чтобы он со мной связался. Чтобы мы успели что-то сделать.

Я кивнула снова.

Пара дней. Всего несколько дней, — и он проснётся. Тогда гулкие страшные часы внутри меня… замолчат? Или они отсчитывают время до чего-то другого?

lviii.

Что скажу? Что я скажу? О чём тут вообще думать, если всё очевидно: я скажу правду, конечно.